ГЛАВНОЕ МЕНЮ   АРХИВ ВОСПОМИНАНИЙ   ДОКУМЕНТЫ   СРАЖЕНИЯ   ТАНКИ   АРТИЛЛЕРИЯ

Наталья Никитична Пешкова.

- Наталья Никитична, скажите, в стране было ощущение надвигающейся войны?

- Знаешь, когда тебе 17 лет, ты больше думаешь о романах, чем о политике. Ну, и, конечно, мы были совершенно одурачены нашей пропагандой. Нет, у моего поколения никакого предчувствия не было.

- Когда Вы ушли на войну?

Санинструктор Н.Н.Пешкова. Река Угра, Калужская область. 1942 год.

- Я ушла на фронт 6-го июля 1941-го года. Я как раз закончила десять классов, у нас был выпускной вечер на Красной площади, а на следующий день началась война. Ну, а поскольку я считала себя не меньше, чем Жанной Д'Арк, то сразу побежала в райком комсомола, откуда меня и отправили в дружину санинструкторов, которая была организована в нашей же школе. Там нас учили делать основные перевязки, уколы, накладывать шины, вплоть до того, что мы ползали по-пластунски в актовом зале. Тогда в Москве начали формироваться дружины народного ополчения (ДНО). В стрелковую роту дивизии ДНО я и попала в качестве санинструктора. В нашей роте было много моих школьных приятелей, не одноклассников, их забрали в регулярную армию, а на класс младше. В мои обязанности входило вытаскивать раненых и оказывать им первую помощь. Главное - вытаскивать. В конце июля, августе нас еще немного учили военному делу, но, ты понимаешь, специалистов практически не было, только верхушка. Так что все это было довольно условно.

- Чем Вы были вооружены?

- Вооружены мы были трехлинейками, а те автоматы, которые нам дали немножко позже, они вообще не стреляли, а при попадании воды или песка просто выходили из строя. Мы были ужасно вооружены! Кадровые части - это другое дело, все-таки они занимались военным делом, у них была какая-то подготовка, и вооружение у них было лучше. Ну, а потом одежда наша... да даже офицеры были плохо одеты, неудобно были одеты. Мы же были обуты в обмотки, эти тяжелые кирзовые сапоги пришли уже в конце 42го года. Их нам давали весной, когда валенок поднять было нельзя, так он был пропитан водой. Голодно было. Под Москвой мы месяца три ели гороховый концентрат с куском конской колбасы. Это единственное, что нам давали.

- Вы помните Ваш первый бой?

- Третьего октября, когда немцы начали наступление, они застали нас врасплох (Операция "Тайфун" началась 2-го октября, немецким частям в составе 9-й, 4-й и 2-й пехотных армий, трех танковых групп - 3-й Hoth, 2-й Guderian, 4-й Hoephner - и девяти мотодивизий, обеспеченных воздушным прикрытием, противостояло 80 стрелковых, 2 моторизованные пехотные, 1 танковая, 9 кавалерийских дивизий, средняя численность которых не превышала 5-7 тысяч человек, 13 танковых бригад и 12 дивизий ДНО. Артем Драбкин). Была полная растерянность. Мы стояли в Смоленской области возле села, я сейчас не помню его название; у меня даже какие-то вещи остались в хате, в которую нас иногда отпускали переночевать - не было времени, чтобы забежать в эту деревню. Там вот первый бой был. Tам много погибло или пропало без вести. Ну, а потом мы долго, до конца ноября, были в окружении и брели куда-то, ориентируясь по солнцу, совершенно не представляя, где наши, где немцы. Еды не было. Ну, где-то выкапывали замерзшую картошку, что-то ели... А однажды мы набрели на разбитую машину, в которой были мешки с печеньем, пропитанным вытекшим из баков бензином; так вот моя подружка, Ниночка Этман, с голоду наелась этого печенья - мы ее еле спасли.

Кстати об обмотках, у нас было две подводы; ко мне относились, ну, более заботливо, что ли, и время от времени позволяли на них садиться. Я легла на переднюю подводу и заснула, и лошадь, которая шла сзади, такая же голодная, как и мы, сжевала мою размотавшуюся обмотку, и потом, наверное месяц, я ходила с одной обмоткой.

- Вы помните первого увиденного Вами немца?

Санинструктор Н.Н.Пешкова. Политинформация перед боем. 954-й стрелковый полк, 194-я стрелковая дивизия. Подмосковье. 1942. (Музей ВОВ пос.Кременки Калужской обл.)

- У того села, в Смоленской области. Это был летчик, спасшийся на парашюте из сбитого самолета. Когда мы увидели, что он спускается, все бросились к нему. Видимо он понял, что ему не уйти, и выстрелил себе в голову (по свидетельствам многих немецких солдат, из-за Геббельсовской пропаганды страх попасть в русский плен был колоссальный - Валерий Потапов). У нас была фельдшер из Великих Лук. Когда она к нему подбежала и попыталась что-то сделать, не понимая, что это все равно безнадежно, сказала: "Родненький, потерпи! " Ее потом в СМЕРШ таскали. "Как она вообще смела! Как у нее язык повернулся!" (для любителей точных дат - конечно тогда еще не было СМЕРШа, тогда это называлось Особый Отдел - Валерий Потапов). Тогда первый раз мы увидели, как одеты немцы... Это только на парадах в такой одежде ходить!

Из окружения мы вышли в Тулу и там попали в сортировочный лагерь. Нас накормили: дали несколько больших металлических банок с джемом; ни хлеба, ничего не было, но мы были настолько голодные, что ели этот голый джем, запивая водой. Из этого лагеря я попала в стрелковую часть, тоже санинструктором. Сначала я была в роте, но потом всех девочек из рот забрали в санчасть полка. Я сопровождала раненых с передовой в медсанбат. Однажды я привезла на машине своих раненых, только-только их приняли, и меня позвали в хату, где был госпиталь, помочь на срочной операции, и в этот дом попала бомба. Меня тяжело ранило в голову и контузило, а хирург, две операционные сестры и два санитара погибли. Я была после этого несколько дней без сознания. Но, как только ожила, я вернулась опять в свой полк.

- Болели ли люди на фронте?

- Нет, болезней почти не было, только на Курской дуге был тиф, до этого - ничего. Довольно странно, ведь никакой организованной санитарнo-гигиенической работы не велось. Вшивость была жуткая. Только когда долго стояли в обороне, или отводили на переформировку, сооружали самодельные бани и прожигали одежду. Когда стояли под Юхновым, в обороне на Угре, там надо было делать противодифтерийные и противостолбнячные уколы. Так прямо идешь по окопу и подряд прокалываешь всех солдат. Я как-то прикинула, что на фронте я была три года и три месяца, и если за это время год мы спали под крышей - это хорошо. Все зимы - это лапник и костер, но и костер не всегда можно было разжечь, тогда просто лапник. Я иногда пытаюсь вспомнить, как мы мылись, как одежду стирали, например. Не помню...

Потом была Курская операция, там меня ранило второй раз, и меня отправили почему-то опять в Тулу. А в Туле формировалась только что вышедшая из боев, в очередной раз освободившая Харьков, 3-я Гвардейская Танковая Армия генерала Рыбалко. Я попала в мехбригаду. Я не могу тебе сказать, почему я обратила на себя внимание, но, во всяком случае, мне предложили должность комсорга танкового батальона. Там были должности командира батальона, политрука, начштаба батальона и комсорга - вот это верхушка управления батальона, которая во время боя распределялись по ротам. У меня были те же функции, что и у политрука, только с молодежью: патриотическое воспитание солдат-мальчишек. С тех пор (это был 43-й год) я ездила верхом на танке. Я уже была не медиком, а строевым офицером. Мне присвоили звание младшего лейтенанта, и вот так я каталась.

Третий раз меня ранило... ну, это так, ерундовое ранение было - немцы нас застукали ночью в деревне, где мы остановились, мне попали из ракеты в шею, и там остались несгоревшие частицы заряда.

Героизм?.. Я помню, у нас в батальоне был начфин, который раз в месяц должен был прийти в подразделение и оформить переводы родным. Денег на руки никаких, конечно, не давали, а вот переводы семьям... Он безумно был труслив, то есть его трясло от страха, но он ни разу не пропустил назначенный день, только если по каким-то серьезным причинам, вот он ломал себя и приползал туда и оформлял эти бумажки. Ну, разве это не героизм?

- Какое было отношение к партии, Сталину, патриотизму?

- Я вступила в партию в 17 лет. Ну, тогда прям вербовали - через 3 месяца кандидатского стажа ты автоматически становился ее членом. Но, я должна сказать, во время войны подавляющее большинство коммунистов вели себя достойно. При вступлении надо было заполнить одну хитрую анкету, где был вопрос о сословном происхождении. Я от большого ума написала правду: "из дворянства " (Наталья Никитична - член дворянского собрания, - Артем Драбкин). Вдруг меня вызывает начальник политотдела дивизии. Предстала я пред его светлы очи, он говорит: "Что ты написала, девочка? Ты соображаешь?" Я была очень образованная и сказала: "А Ленин тоже был дворянин." Но он меня не заставил переписывать эту анкету.

Патриотизм действительно был, это не преувеличено. Мы все вели войну за свою землю, но я не никогда слышала возгласов "За Сталина", да и "Ура", не помню, чтобы кричали. Очень многие носили если не кресты, то ладанки - армия-то была, в основном, крестьянская. В городе каждый, кто мог, старался устроиться, может не сами ребята, так родители, понимая, что война - это почти верная смерть...

- Надо сказать, я очень высокого мнения о мужчинах. При мне даже матом не ругались на фронте. Когда видели, что я появляюсь, предупреждали, и люди переставали браниться. Это обычные рядовые солдаты, не какая-нибудь там интеллигенция. Романов на войне не было, тем более домогательств. Я даже избежала попыток за собой ухаживать.

В качестве комсорга я участвовала в форсировании Днепра и обороне Букринского плацдарма (Днепр в районе Букрина был форсирован мехбригадой 3-й Гв. ТА 22-го сентября 1943-го года; к 24-му сентября плацдарм был расширен до 20-ти километров, на него были переправлены части 40-й, 27-й и 3-й танковых армий, им противостояло до 10-ти немецких дивизий. - Артем Драбкин). Там было очень страшно. Нас там просто бросили, чтобы мы оттянули от Киева части немцев и позволили взять город к 7-му ноября. Мы вышли к Днепру в конце сентября. На правый берег нам удалось переправить только пехоту, поскольку понтонов у нас не было. Мы смогли закрепиться и закопаться в отвесных склонах берега, что нас и спасло. У нас не было никакой поддержки, никаких продуктов. Когда плацдарм расширили, мы нашли какой-то сарай, где был заготовлен мак, и с голоду наелись этого мака и заснули, а тут немцы... ужасная была история... кто-то успел выскочить, а кто-то так и спал...

На Букринском у нас впервые появились заградотряды - специальные большие, хорошо вооруженные подразделения. Там же мы первый раз встретились с "Катюшами", о которых слышали, но ничего не знали. Они стояли на высоком берегу, а мы были в овраге, и они стреляли через нас. Опасности для нас не было, но этот грохот, этот огонь над головой - это ужас. Бомбили нас там целыми днями, небо было черное от самолетов. Наша авиация? Да мы ее и не видели, только уже к концу войны. Это странно, но когда видишь летящую бомбу, то ощущение, что она летит на тебя. Ведь она, правда, над тобой летит, а упасть она может, конечно, куда угодно. Поэтому большинство людей падали ничком и закрывали голову, а я всегда лежала пузом кверху, потому что я должна была видеть. Мне казалось, что так безопасней. На Букринском было очень много погибших. У меня был приятель из соседнего батальона, у них был выпуск 280 человек курсантов, после Букринского плацдарма осталось 16, и это при том, что их готовили... А пополнение у нас было такое: из окрестных сел собрали всех ребят от 16 лет - необстрелянных, ничего не умеющих, всего боящихся - вот это и было пополнение.

А под Фастовом я три дня числилась без вести пропавшей. Это было в Попельне, большой узловой станции. Мы выгнали оттуда немцев и праздновали 7-е ноября: кто-то спал, кто-то самогон пил, - абсолютно были неподготовлены, а ночью на станцию пришел эшелон с немецкими танками. Началась стрельба.

Сопротивляться было бесполезно - это были "Пантеры", которых мы ни разу до этого не видели. Дали команду садиться на танки, чтобы убраться оттуда. Я сажала людей, я же комсорг, мне надо было сначала всех посадить, и просчиталась с количеством танков, сесть мне было уже некуда. В той избе, где я остановилась, была такая Галя Чайковская, она вообще киевлянка, но жила у родственников в этой Попельне, и мы с ней решили бежать. Наши ушли вперед, и мы бежали одни по огромному полю. Сзади уже был слышен гул немецких танков. Мы поняли, что нам не убежать, и, увидев посреди поля стоящие скирды сена, решили в них закопаться. И надо же было так случиться, что именно у этих скирд встал немецкий танк! Мы даже речь немецкую слышали. Решили, что конец. Это правда, что в такие моменты перед глазами пролетает вся твоя жизнь, и ты вспоминаешь самые невероятные вещи. Однако нам повезло, и танки ушли, а мы с Галей пошли к ее крестной в соседнее село. Местные, конечно, безумно боялись, что нас обнаружат, и постарались нас побыстрее отправить. Меня переодели в какое-то тряпье, партийный билет я прибинтовала к плечу, а с парабеллумом расстаться просто не могла, да к тому же за потерю оружия и под расстрел можно было угодить - там не церемонились; я его положила в карман. В эту же ночь в село пришли немцы и у крайних хат поставили часовых, но нам удалось пройти мимо них, нас никто не остановил - две девчонки в отрепьях, хотя Галя еще как-то была одета. Мы опять пересекли это огромное поле, и когда нам показалось, что нас уже не видно из деревни, бросились бежать. Бежали, куда глаза глядят. Потом нас обнаружил какой-то партизан, мы поняли, что он партизан по его одежде, и привел к себе в маленький отряд. А как к своим вышли, я уже и не помню.

- Как Вы поступали с пленными?

- После освобождения Фастова пошли дальше и наткнулись на большую группу, итальянцев. Они, конечно, фиговые вояки, а эти, так вообще без оружия были. А поскольку мы сами были в полуокружении, то начальство приняло решение их расстрелять. Я, конечно, ничего этого не видела. Где-то... заткнув уши... куда-то... Причем это для всех было ужасно. Мы приходили в себя, пока нас немцы не стукнули. Эти ребята, которые расстреливали, говорили, что пленные снимали часы, вещи, чтобы задобрить их, как-то откупиться. Это жутко... Но нельзя было их оставлять...

- Какое у Вас было личное оружие?

- У меня был именной Парабеллум. За что дали? Не помню... Не за конкретную операцию - это точно; может вкупе, или когда Красной Звездой награждали, не знаю. А так, были какие-то пистолеты, даже автомат был. Ты знаешь, я, конечно, стреляла, но не могу вспомнить, что бы кого-то убивала, потому что мы всю войну не сталкивались с немцами лицом к лицу. Либо мы, либо они успевали отойти. Все же одинаково боятся. Правда, была такая ситуация, когда мы не успели отойти, и я оказалась с немцем одной хате с разных углов одной хаты, и каждый из нас боялся выскочить. Думаю, он дрожал так же, как и я. Во-первых, я была как всегда в брюках, может, он даже не понимал, что там девчонка стоит. Мне было очень страшно, потому что я видела человека, способного меня убить, глаза в глаза. Чем закончилось? В такой момент только о своей жизни и думаешь... чем кончилось не помню - не до этого было.

А на вооружении батальона стояли Т-34. Сами танкисты высоко их ценили, у них и маневренность была, и не так горели. Когда мы в конце 43-го получили английские "Матильды", их просто свечками называли, потому что они горели и из первого боя обычно не выходили. Но, я тебе скажу, сидеть на танке в сто раз лучше, чем в этой железной коробке. Я всего один раз была не на броне, а внутри - это ужас! И к танкистам у меня особое отношение. По уровню образования и подготовки они были, конечно, значительно выше пехоты, но и гибли танкисты страшно. Если танк подбивали, а подбивали их часто, то это была заведомая смерть: одному-двум, может, еще и удавалось выбраться, а третий точно погибал там. Самое страшное - это ожоги, а в то время ожег 40 процентов поверхности кожи был летален.

Я была в этом батальоне довольно долго, а потом меня повысили, и я стала помощником начальника политотдела бригады по комсомолу. Ну, это уже было дальше от фронта, естественно. Вот, собственно, и все.