ГЛАВНОЕ МЕНЮ   АРХИВ ВОСПОМИНАНИЙ   ДОКУМЕНТЫ   СРАЖЕНИЯ   ТАНКИ   АРТИЛЛЕРИЯ

Златкин Даниил Федорович

Д.Ф.Златкин (Из архива Златкина Д.Ф.)

Я являюсь участником одной войны - Великой Отечественной. Я там был с 3 июля 1941 года по май 1946 года. По существу, особенно в тех экстремальных условиях, в которых протекала моя жизнь, война была для меня постоянной борьбой за выживание, хотя и не всегда с оружием в руках. Об этой жизни я и хочу немножко рассказать.

22-го июня я был в городе Феодосия, где мы строили закрытый объект. Жил я в гостинице "Астория". В 10 часов утра я просыпаюсь - никого нет. Вышел на улицу и узнаю, что началась война. Ну, как я воспринял это… Наверно, как все советские люди - мне было тревожно, потому что мои родители жили вблизи западной границы. К тому же я понимал, что такое война, потому что прошел кадровую службу по военной специальности сапер-подрывник. Вечером я уже был в поезде, который мчал меня в Москву. В Москве меня тут же мобилизовали на строительство бомбоубежищ. А 3го июля, после выступления товарища Сталина, все мои приятели пошли записываться в ополчение, однако я был кадровым военным, имел мобилизационное предписание военкомата явиться по особому вызову, и не мог идти с ними. Мои приятели говорили: "Данька, ну что ты?! Мы все идем! Что ты? Идем!" Директор говорил: "Данил, что ты? Все товарищи твои идут , а ты не идешь?" И я пошел в это, так называемое, ополчение. Когда узнали, о том, что я младший командир, меня назначили старшиной отдельной саперной роты. Дали мне примерно триста человек, почти все с высшим образованием: были даже кандидаты наук, и поэты, и писатели, и композиторы - кто угодно, только рабочих у нас тогда не было. Я моментально их всех построил и как рявкнул: "Становись!" - они сразу почувствовали, что перед ними прошедший кадровую службу старшина. Так вот, построил я их и повел в парикмахерскую, и несмотря на все протесты и злобные выпады их всех постригли. Потом повел их в баню. И все стало на свои места: это действительно саперный батальон, управляемый настоящим старшиной. 4го или 5го июля мы вышли из Москвы по Можайскому шоссе. Мы прошли пешком 30 км до деревни Толстопальцево и там разбили свои палатки. Началась армейская жизнь: учеба, овладение оружием, овладение боеприпасами, подрывными средствами.

Однажды меня вызывает дивизионный инженер, мой приятель Зиновий Левин, и говорит: "Даня, надо поехать в Ивановскую область и получить там 6 тонн взрывчатки. Возьми еще примерно 150-200 ротивопехотных и противотанковых мин и 5-6 кухонь". Я говорю: "Что мне дают?". Он: "Тебе дают взвод солдат и Газ АА. Мы садимся, я спрашиваю: "На чем же я повезу обратно?!" А мне говорят: "Какой же ты сапер, если не сможешь сообразить, как доставить груз?!".

Как я оказался в Подольске - понятия не имею, потому что дорога на Иваново совершенно другая, но почему-то мы поехали по другой дороге и оказались в Подольске. Проезжая Подольск, я увидел надпись: "Автобаза", и у меня мелькнула мысль. Я вхожу в кабинет директора этой автобазы, выкладываю на стол наган (у меня даже кобуры не было, наган был заткнут за пояс) и говорю: "Слушай, ты здесь сидишь в тылу, жрешь, а мы воюем!" - хотя мы и не воевали, но я сделал вид, что уже бывалый солдат. Он говорит: "Что надо?" Я говорю: "Мне надо минимум двенадцать автомашин для того, чтобы получить взрывчатку". Он говорит: "Где я тебе возьму?! У меня разнарядка!" Я отдаю команду: "Ни одной машины не выпускать, а впускать любую машину!" Его я запер в его кабинете, поставил часового, вышел, собрал всех шоферов и говорю: "Ребята, у меня с собой имеется два мешка сухой колбасы, два мешка хлеба, полмешка сахара и консервы. Водки у меня нет. Надо поехать в Ивановскую область и получить взрывчатку и другие материалы, которые нужны для войны. Кто поедет?" Все закричали: "Мы едем!" Таким образом, я собрал пятнадцать машин. Директор из окна кричит: "Мерзавцы! Вы под суд попадете!" Я выезжаю с этой кавалькадой, еду через всю Москву и приезжаю в Ивановскую область. Там мы грузимся и на следующее утро возвращаемся обратно в часть. Надо сказать, что пока грузились, я подхватил без всякой накладной два ящика с ручными фонариками. Когда я приехал в свою роту, я доложил обо всем происшедшем ротному. Он говорит:
- Знаешь, что? Ты этот ящик с фонариками не сдавай на инженерный склад, а отдай нам.
- Товарищ Командир роты, я не имею права, - говорю я.
- Я вам приказываю!
Он начал повышать голос.
- А я не выполню.
- Повторите приказание: оставить один ящик с фонариками!
- Не повторю приказание!
- Я вас сейчас расстреляю!
- Расстреливайте!
Он вынимает "Парабеллум", я вижу, у него уже пена на губах, и кричит:
- Повторите приказание!
Я распахиваю гимнастерку, рву ее, кричу:
- Стреляй в меня! Но повторять приказание не буду!
Он кидает пистолет и фуражку на пол, начинает топтать их ногами, а я повернулся и вышел. На этом эпопея закончилась, но меня сняли с должности, и я перестал быть старшиной роты. Меня поместили во взвод, к моему приятелю Васе Карпенко.

Потом нас перебросили в деревню Пупово в Смоленской области. Там я был участником поимки трех летчиков, чей самолет был сбит нашими зенитными орудиями. Их поймали и отвели в штаб дивизии. Вошли они туда с большим гонором: выкинули руку, закричали: "Хайль Гитлер!" Это произвело на меня колоссальное впечатление: как это может быть, чтобы пленный и вдруг так себя ведет?

Через день приехал какой-то вояка с тремя шпалами (подполковник - прим. Артем Драбкин), собрал всю роту и сказал:
- С высшим и средним образованием два шага вперед!- Я сделал.
- Товарищи, Вы едете в училище и будете получать звание соответственно вашей специальности. Вот Вы кто?
- Я инженер-строитель,- говорю я.
- Вот, получите звание военный инженер-строитель 3го ранга.
Ну что ж, хорошо. Нас сажают на машины, и мы едем в деревню Корни возле Вязьмы. Там нас, тридцать шесть человек, определили в первый пулеметный взвод, первую роту первого батальона. Я говорю: "Какой пулеметчик?! Что вы?! Я приехал получать звание военного инженера?!" "Молчать! Не разговаривать!" Вечером я пишу рапорт, что меня обманули. Мне на рапорте пишут "Тов. Златкин, стране нужны пулеметчики".

Началась муштра: с шести часов утра до вечера винтовка не сходила с плеча, мы ходили церемониальным шагом, пели песни, клацали пустыми затворами - так нас обучали быть пулеметчиками. А кормили - утром чай с сахаром и кусок хлеба; днем, в обед, какая-то баланда, в которой абсолютно ничего не было, даже ни одной картошечки не плавало, и каша ; а на ужин сахар и кусок хлеба. За десять дней все так отощали, что еле ходили. Я спрашивал: "Когда же нас будут обучать пулеметному делу? Где же эти пулеметы?" Говорят: "Молчать! Не твое дело! Не рассуждать! Как начальство прикажет, так и будем делать!" Ну, тогда я поражался…

Вечером выхожу как-то из землянки до ветру, смотрю - ребятки мои едят картошку. Боже мой, картошка! Спрашиваю: "Где взяли?" "Ну, где взяли - у повара, на кухне". Я бегу к этому повару: "Как у тебя картошку получают?" Он говорит: "Картошка? Ну, ее надо заработать". Я говорю: "Я хочу заработать! Я голодный!" "А ты знаешь, что,- говорит,- приходи завтра, как только стемнеет, носи дрова, пили, коли, и чтоб в 5 часов утра, когда я пришел, вода кипела. Понял?" "Понял". Я действительно всю ночь носил с речки наверх эти дрова, пилил их ручной пилой, колол топором, который все время соскакивал, и к пяти утра у меня все горело, и вода кипела. Он увидел, говорит: "Молодец! Ты один, а смотри, как ты работаешь! У меня тут два-три человека так не сделают. Ты молодой, хороший парень, я тебе даю картошку. Бери". Я говорю: "Сколько могу взять?" "Бери, сколько поместится". А на мне был такой короткий кавалерийский бекеш. Я набил картошкой оба его кармана - мне показалось мало. Я вынул финку, прорезал карман и обложил себя вокруг картошкой. Иду, радуюсь, думаю: "Сейчас пожарю, или попеку в золе". Вдруг идет какой-то военный с тремя шпалами. Увидел меня и говорит:
- "Товарищ курсант, ко мне! -Я подошел. Он поднимает меня за бекеш.
- Что здесь такое?
- Картошка,- говорю я.
- Украл?
- Нет, не украл. Я заработал.
- Врешь, мерзавец - украл! Заработать никто не мог, мы не такая команда, где зарабатывают! Значит, украл!
Мы входим в столовую, где в это время завтракали красноармейцы. Все пьют этот "чай", просто вода кипяченая с сахаром и кусоком хлеба. И обращается:
- Товарищи красноармейцы, немцы получают 200 г хлеба в день и воюют! И как воюют! А вы получаете 500 г, но среди вас есть бандиты и воры, которые вас грабят и кушают вашу еду. Вот, смотрите!
Начинает вынимать из моего кармана картошку и стучать ею по столу. Вынимает - стучит, вынимает - стучит, и все приговаривает:
- Видали бандита такого! Это ваша картошка! Она должна быть у вас на столе!
Ну, солдаты, ясно, загудели, когда целая гора картошки появилась. И он мне кричит:
- Встать на стол! Я встал на стол.
- Снять звездочку с пилотки. Я снимаю.
- Снять пояс. Я снимаю.
- Снять обмотки. Я снимаю.
- Именем Российской Федеративной Советской Республики приговариваю бандита и мародера к расстрелу!
Вынимает пистолет, это я отчетливо вижу, и наводит на меня. Тут я слепну. Я ничего не вижу, я ничего не слышу, я только твердо стою на ногах. Я думаю: "Ну, все - сейчас раздастся выстрел". Я готов ко всему. Проходит мучительное время, сколько, не знаю. Выстрела я не слышу, но упорно стою на ногах. Меня кто-то дергает за руку - дерг, дерг. Я открываю глаза и вижу командира бригады, которому я писал рапорт. Он мне тихо говорит: "Слезь," - и я падаю, теряя сознание. Меня приводит в чувство тот же заботливый полковник, одевает мне звездочку, одевает мне пояс, и говорит: "Обмотки одень сам". Я нагибаюсь, одеваю обмотки. Он говорит: "Забери картошку". Я забираю картошку, он меня обнимает, и мы с ним уходим. Полная тишина: все солдаты стоят и смотрят на нас; и мы так, в сопровождении этих взглядов, уходим. Он тихо спрашивает: "Где взял картошку?" И я разревелся. Это был предел всех моих нервов, я расплакался и рассказал, где взял картошку. Он поцеловал меня в голову и говорит: "Сынок, жизнь тяжелая пошла. Иди, кушай картошку".

Через три дня нас сажают в теплушку и куда-то везут. Набилось в теплушку примерно человек 60 или 80 - повернуться нельзя было! Куда везут - никто не знает. Наконец мы выходим. Где-то в километре слышны разрывы и ружейная стрельба. Подходит раненый. Спрашиваем:
- Парень, как там?
- Да вот, говорят, немец выбросил десант.
- А где мы находимся?
- Да вот, здесь река Плотва недалеко. Где-то тут недалеко Бородино. А это - деревня Мышкино.
Хорошо. Я запомнил - Мышкино.

Вечером нас согнали в баню. Набилось туда человек двадцать. Стоял какой-то старший сержант и говорил: "Вот, товарищи, перед вами новейший пулемет Дегтярева, станковый , четыре человека должны его обслуживать: один носит ствол, другой - здесь колеса, а еще два подносчика носят патроны. Понятно? Ты!- мне.- Ты будешь первым номером! Понял!? На тебе ствол". Я взял ствол. "А ты, - говорит какому-то человеку не моего взвода, - второй номер". Дает ему колеса. Еще каких-то двух назначает подносчиками, они берут кассеты с патронами. "Для того, чтобы стрелять, надо это отжать, это прижать, это натянуть, это вставить и стрелять. Поняли?!" Все закричали: "Поняли!" И никто абсолютно ничего не понял. И вот с таким вот знанием пулемета мы пошли в сторону фронта и сразу были обстреляны, т .е. я услышал свист пуль. Я не трус, наоборот, я был лихачем, но тут я почувствовал смерть: я сел на корточки, у меня руки и ноги дрожали, я не мог подняться. Я чувствовал, что все стреляет именно в меня, но почему не попадает?! Я оглядываюсь: нет моего второго номера, нет моих подносчиков. Я один со стволом, а у меня еще винтовка СВТ, десятизарядная, да вещмешок, да противогаз, да топор, да черт знает, чего только на мне не висит! В общем, моя амуниция 32 кг весила! Я лег. В это время кто-то в чине капитана кричит "Мерзавец, вперед, за Родину! За Сталина!" И мне в затылок наганом. Я закричал: "Вперед!" А кто сзади?! Никого… Я да он - вдвоем. Бежим. А где все наши люди?.. Смотрю: валяются. Короче, нас вывели на голое поле, а немец укрылся за деревней. Это был не бой, а просто избиение: мы валялись на голой земле, не видя противника, а нас противник видел и не давал подняться абсолютно никому. Да еще и их самолеты тут летают, расстреливают на ходу людей. Мимо меня проходит самолетная очередь. Я ложусь, потом поднимаю руку и кричу кому-то, а кому кричу, я понятия не имею: "Вперед! За Родину! За Сталина!" И в это время получаю удар в правую руку. Я не понимаю, что это за удар, но то ли от страха, то ли от неожиданности я теряю сознание. Вот это называется мой первый бой.

Очнулся я ночью. Было очень холодно, это же было 15 октября 41го года. Я окончательно замерз. Поднялся, а у меня нет ботинок; кто-то снял мои ботинки, и я в одних портянках. Я посмотрел - у меня пробиты 2 пальца, кровь запеклась. Я разорвал на себе нижнюю рубаху, кое-как перевязал рану. Средств первой помощи у нас ни у кого не было. Правда, в противогазе была противоипритная жидкость, но мы ее всю выпили еще до того, как пришли на линию фронта, поскольку она была на спирту. Мы пропускали эту жидкость через цемент или через угли, и получался прекрасный белый спирт. Когда я опомнился, я захотел кушать, а у меня ничего не было: на два дня нам дали два сухаря и две воблы... Когда я поднялся, я пошел искать своих. Смотрю - лежат тела убитых. У одного флягу с замерзшей водой взял, у другого сухарь нашел, потом еще с одного сапоги снял. Хотел снять с кого-то шинель, смотрю - зашевелился человек. Говорит:
- Дружок, помоги мне.
- Кто ты такой?- говорю я.
- Я Петька.
- Что с тобой?
- Да в коленку ранен. Помоги, дорогой.
А он был старше меня и, очевидно, имел больший опыт, в этом я убедился в дальнейшем. Он говорит:
- Ты знаешь, немцы прошли, а нас с тобой за убитых приняли, с тебя ботинки сняли. Я видел.
- Как, мы что значит, в окружении?!
- Не только в окружении, мы сейчас на немецкой территории находимся.
- Петя, надо ж как-то идти!
- Ты меня довези до стога сена.
Он был очень грузный, но я его на себе доволок примерно метров 150 до этой скирды. Потом мы вырыли там нору, залезли в эту скирду. Вода оттаяла, мы с ним попили, съели сухарь, и он говорит: "Вот, напротив деревня, перейди реку, там дойди до крайней хаты, попроси хоть чего-нибудь пожрать". А я плавать не умею. Нашел два бревна, связал их прутьями, и переплыл на этом плоту речку. Постучал в хату. Дед, как увидел меня, воскликнул: "Ой, сынок, родимый, уходи, тут полно немцев". Я говорю: "Дедушка, кушать надо, я не один, у меня еще товарищ раненый". Он говорит: "Сейчас, чем Бог послал, сам знаешь, как живем". В общем, дал нам поесть и совет, как нам пройти к своим.

Ночью мы с Петром пошли. Я говорю: "Петь, я не могу тебя тащить. У меня сил нет. Ты хоть прыгай на одной ноге". Он начал прыгать на одной ноге, опираясь на меня. Так дошли мы до речки, переправились, холодные, мокрые. Не успели мы пройти каких-то двухсот метров, как вдруг: "Стой, кто идет?" И нас забрали, сразу разобщили. Я в таком мокром, заледенелом виде захожу в дом. Там сидит капитан, он вынимает наган и кладет его на стол.
- Садись! (На ты, конечно.) Я сел.
- Рассказывай.
- Что рассказывать?
- Кто такой?
Я ему рассказываю, кто я такой.
- Врешь! Не такой. Ты расскажи, как завербовался,- о, я понял!
- Скажите, я что, в НКВД? - говорю я.
- Какое НКВД?! Какое тебе дело, куда ты попал?! Ты попал в Красную Армию, ты понял?
- Понял.
- Рассказывай, кто завербовал, с каким заданием пришел к нам? Кто тебе делал мягкое ранение? Только не бреши, а то я тут застрелю тебя сразу!
Подходит ко мне с пистолетом и стволом меня в зубы. Губу порвал - раз, второй…
- Из-за чего вы меня бьете?! Я буду говорить, - говорю я.
- Ого, молодец! И опять меня в губы, опять разбил мне губу, кровь идет.
- Что вам рассказать?
- Как, ты еще хитришь?! Ты же сказал, будешь рассказывать!
- Да, я буду рассказывать, только скажите, что вам надо рассказывать?!
- Кто тебя завербовал? Где твои сообщники? Твой приятель рассказал, что вы во Франкфурте на Одере завербованы уничтожать комиссаров! Рассказывай, кто тебя вербовал? Какое задание ты имеешь? Я опешил, я не знал, что до такой степени все это идет.
- Какой товарищ рассказал?
- Да вот, твой рассказал, Петька. Я думаю : "Ах какой негодяй! Как он мог так сказать! Я его просто спас от смерти, на себе вытащил! И на тебе тут!" В это время заходит какой-то полковник. Я к нему. Говорю:
- Товарищ полковник, спасите, что это за дело?!
- Кто вас в Москве знает?- говорит он. И вдруг у меня прорезалось. А у меня брат был начальник первого отдела главной военной прокуратуры РККА СССР. Я говорю:
- У меня брат такой-то.
- Как фамилия?
- Брайнер Лев Маркович.
- Одну минутку, подождите,- говорит.
- Товарищ капитан, прекратите допрос. Через пятнадцать минут он заходит: "Отпустите его, я на себя беру". Выводит меня, и там стоит мой Петька, обнялись мы, поцеловались. Он говорит: "Данька, как же ты на меня наклепал?" Я говорю: "А что такое?" "Да вот ты сказал что, во Франкфурте на Одере меня завербовали вместе с тобой". Я говорю: "Петя, мне тоже самое сказали, что ты сказал". В общем, нас довезли до Бородино, потому что мы были ранены, погрузили нас в пассажирский вагон, и поехали мы в Москву. А Петька подходил каждый раз к какой-нибудь бабке, весь укутанный, у него не было пилотки, он надевал шарф какой-то или платок и кричал: "Мама, дайте поесть чего-нибудь!" А мне стыдно было, я говорил: "Петя!" А он: "Мама, дайте чего поесть!" И бабки дрожащими руками открывали свои сокровища, которые они сами должны были есть, и давали ему кусочек хлеба, он приходил и делился со мной. Так мы доехали до Белорусского вокзала. На вокзале милиция подняла меня на руки, понесла в общий зал. Потом нас определили в госпиталь, и через два дня мы сели на поезд и помчались на Урал.