ГЛАВНОЕ МЕНЮ ВОСПОМИНАНИЯ ДОКУМЕНТЫ СРАЖЕНИЯ ТАНКИ АРТИЛЛЕРИЯ 
|
ГЛАВНОЕ МЕНЮ ВОСПОМИНАНИЯ ДОКУМЕНТЫ СРАЖЕНИЯ ТАНКИ АРТИЛЛЕРИЯ |
Станция Вырица - около 50 км от Ленинграда по Витебской железной дороге. Биологическая станция Ленинградского Педагогического Института им. А. И.Герцена.
Доцент В. И. Арнольд-Алябьев руководит летней практикой студентов географического факультета. Я работаю у него лаборантом - обеспечиваю готовность приборов к занятиям, помогаю вести практические занятия, контролирую дежурство студентов на метеостанции.
Идет третья неделя практики. Днем 22 июня откуда-то
приходят слухи о начавшейся войне. Вырица не так уж далеко от Ленинграда, но
ни на иостанции, ни в близлежащих домах нет ни радиоприемника, ни трансляционной
точки, ни телефона, Уже поздно вечером возникает мысль узнать что-либо в доме
отдыха, в нескольких километрах от базы.
Группа студентов направляется в дом отдыха. Я с ними. Ворота домa отдыха заперты,
сторож безапелляционно заявляет: "Какая там война - люди уже спят!"
Ребята лезут через забор. Через некоторое время сон нарушен, включается радиоцентр,
у громкоговорителя собирается народ... Война!
Проходит несколько дней. Группа поредела больше, чей наполовину. Один за другим
исчезают студенты: кто по вызову военкомата, кто добровольно, не дожидаясь вызова.
Нa биостанции устанавливается круглосуточное дежурство возле телефона протянутой сюда временной связи. В число дежурных включен и я, так как числюсь среди штатного персонала. В дневное время, вместо занятий, роем щели для защити от возможных бомбежек. Затем получаем распоряжение о прекращении практики и закрытии базы.
В городе все привычно по 1939-40 годам. Окна домов все заклеены крест-накрест полосками бумаги. У каждого подъезда, у ворот домов сидят дежурные с противогазами. О затемнении вопрос еще не возник - белой ночью все видно и без света. В остальном в городе спокойно. Многие ходят с противогазами, но транспорт работает четко, магазины полны товаров, на всех перекрестках бойко торгуют газированной водой с различными сиропами - с 22 июня началась жара, это был первый за это лето по-настоящему жаркий день в Ленинграде.
Мама и брат, находившиеся в Б. Ижоре 22 июня, рассказали о том, что происходило в первую ночь войны. Кронштадт оттуда как на ладони. Они видели воздушный налет, видели зенитный огонь кораблей и фортов Кронштадта, но считали, что идут учения.
В первой половине июля вместе с братом в составе группы, организованной, насколько помню, нашей школой № 245, выезжаем "на окопы". Везли нас в пригородных вагонах, прицепленных к паровозу, но без расписания, "спецсоставом". Разгрузились на стации Веймарн, близ Кингисеппа. Затем около часа пешком. Работа - копать противотанковый ров. Режим работы - 8 часов копаем, затем 4 часа отдых (тут же, на земле), еда (консервы и хлеб), опять 8 часов работы и так далее.
 Окопники .Сооружение противотанкового рва в районе Ивановское южнее поселка Кингисепп. Середина июля 1941 года. Рисунок по памияти. |
Ров - примерно 6 метров ширины и 3 метра глубины, треугольного профиля. Из досок сделаны шаблоны для проверки размеров. Народу собрано мнoro, по работа идет медленно - нет навыка. Один из преподавателей, сопровождающий нашу группу, видимо, когда-то служивший в каких-то войсках, одет в полувоенную форму без всяких знаков различия. Из-за этой формы к нему постоянно обращаются с разными вопросами, требуют консультации. Он отмахивается, говорит, что он не военный, а пожарный. Это вызывает у людей сомнения и подозрения…
14 июля, в мой день рождения, в середине дня, вдоль
цепи работающих передается откуда-то слева команда: "Срочно всем собираться
и уходить к железной дороге". Люди, вначале с недоверием, затем все быстрее
собирают разбросанные вещи, идут...
По направлению к станции тянется длинная цепочка людей, мы с братом тоже идем,
но, зная о возможных налетах, о том, что такое штурмовка, стараемся двигаться
отдельно от толпы, не по дороге, а параллельным курсом, но кустам и перелескам.
Вещи наши уложены не в чемоданы и ручные сумки, как у большинства, а в саквояж
с заплечными ремнями, рюкзаки тогда были еще довольно редки. Вероятно, это наше
поведение и внешний вид привлекает внимание идущих. Требуют предъявить документы.
Хорошо, что у брата паспорт с собой, я ведь по возрасту ещё беспаспортный, только
в этот день "стукнуло" шестнадцать лет.
Встречаем бегущих через нескошенное хлебное поле колонной по одному красноармейцев с винтовками. Они машут нам руками, показывая, что отходить надо быстрее, а сами бегут в противоположную сторону. Туда же над нами проходит группа наших самолетов СБ. Один из них, летевший совсем невысоко, вдруг разваливается в воздухе, у него отделяется крыло. Самолет и крыло падают отдельно, почти одновременно достигают земли. Взрыв! Так и не понял причину: то ли немцы вели огонь с земли, то ли незаметно для нас прошел их истребитель... Первый самолет, сбитый у меня на глазах. Нeкоторые из видевших это, успокаивая главным образом самих себя, утверждают, что самолет был немецкий, но я уже довольно хорошо знал силуэты машин, не сомневался - это был CБ.
Показалась вдали станция, но приближаться к ней рискованно: стоящие там паровозы короткими и частыми гудками подают сигнал воздушной тревоги. Уже поздно вечером 14 июля разрозненные группы "окопников", среди которых и мы с братом, пробираются к станции. Находим там грузовую двухосную платформу, прицепленную к паровозу. На ней авиационные техники перевозят ближе к Ленинграду несколько авиамоторов. На этой платформе добираемся до тех мест, где еще работает транспорт. Домой попали только в середине дня 15 июля к большой радости мамы и всех родных. О нас беспокоились и не напрасно. Среди "окопников" были потери, а как мне стало известно после войны, одна из моих соучениц, Люся Афанасьева, попала в аналогичной ситуации в руки немцев и была освобождена только в конце войны в Гамбурге союзниками.
После поездки под Веймарн, приходилось еще выезжать на строительство оборонительных рубежей в район Стрельны, это совсем близко к городу, а сейчас в городской черте.
Но ночам дежурим в нашей 245-й школе на канале Грибоедова. Командует этими дежурствами военрук школы Федор Григорьевич Иванов. Он офицер запаса, высокий, сутуловатый, со странной походкой: шагая, выворачивает ноги ступнями наружу. Возможно, это результат болезни или старых ранений. По возрасту он немолод, мог быть участником еще гражданской войны, и наверно по этой причине еще не был взят в действующую армию. Дежурным Иванов выдает "оружие" - пневматическую винтовку. Периодически группами обходим здание школы: со стороны улицы и со двора. Основная задача - в случае воздушного налета не допустить сигнализации светом из окон. Но пока еще нет ни одной воздушной тревоги.
Когда нет дежурства в школе, дежурю не крыше своего дома, где также создана группа местной противовоздушной оборони. Изредка начинают появляться одиночные немецкие самолеты. Они не бомбят, но наши зенитчики ведут огонь, и осколки снарядов иногда падают на крышу. Кровельное железо - не защита от них. Нашел на чердаке старую чугунную плиту и решил закрепить ее под стропилами. Епе хватило сил поднять ее "до места" и закрепить железными костыляли - все-таки будет, куда спрятаться, если железный "дождь" станет опасным.
Вспомнились во время долгих дежурств на чердаке рассказы мамы, ее братьев и сестер о временах гражданской войны, о том, как было "туго" и с продовольствием и с отоплением. Пришла мысль, что и приближающаяся зима будет тяжелой, Воздушные тревоги стали частыми, и на чердаке приходилось проводить немало времени. Чтобы не терять его даром, начал делать из остатков кровельного железа, валяющегося там с прошлых ремонтов, железную печку - "буржуйку". Первый в жизни опыт жестяных работ убедил в верности поговорки: "Глаза боятся, а руки делают".
Вначале, стесняясь невысокого качества и опасаясь упреков в паникерстве, никому свою работу не показывал. А когда все же притащил ее домой, был приятно удивлен одобрительной реакцией всей семьи. Эта "буржуйка" верой и правдой служила нам всю блокадную зиму.
 Железная печка "буржуйка" служившая верой и правдой всю блокадную зиму 1941-42 г. Первый опыт жестяных работ. |
Я еще не был комсомольцем, но через комсомольскую организацию школы получил поручение участвовать в обследовании жилых домов. Эту работу по поручению руководства обороны города проводили районные комитеты ВЛКCM. Задача состояла в получении реальной картины наличия свободной или недостаточно заселенной жилплощади, чтобы иметь резерв для переселения из разрушенных при бомбежках домов. Имевшиеся учетные данные тут вряд ли годились. Во-первых, в город не вернулись многие из уехавших на лето, а во-вторых, у родственников и знакомых уже находилось немало людей, бежавших из западных районов страны.
Группа из пяти человек в которую включили меня, получила для обследования дом на углу Екатерингофского проспекта и Крюкова канала, междy Мариинским театром и садом Никольского собора. Громадный дом мрачного, темно-серого, почти черного цвета, с множеством подъездов. Обходили все квартиры по очереди, записывали. Встречали по-разному. Некоторые, боясь "уплотнения", ворчали, пытались представить состояние более тяжелым, чем на самом деле. Но не помню ни одной попытки препятствовать проверке - наши мандаты действовали. Все же большинство жильцов охотно показывали квартиры и прямо говорили о том, сколько человек могут принять в случае необходимости. Собранные сведения передали в Октябрьский райком комсомола, располагавшийся в доме на углу Садовой улицы и Вознесенского проспекта. В этом же доме, почти через 50 лет, я получил документ на npаво получения знака "Житель блокадного Ленинграда".
Перед войной я почти четыре года посещал регулярно ленинградский Дворец Пионеров, где в секторе геофизики работала метеостанция. Занятиями там руководил уже упомянутый в самом начале В. И. Арнольд-Алябьев. На исходе уже второй месяц войны, а на метеостанции, как и прежде, дежурят школьники; как прежде, минута в минуту, выходят на наблюдения, фиксируют показания приборов. Иногда и я забегаю сюда, дежурю. Правда, появляются ранее невозможные случаи неявки дежурных наблюдателей, и их подменяет наш лаборант Ираида Александровна Мартынова.
Хорошо помню, что в Ленинграде раньше начали
рваться артиллерийские снаряды, а потом уже - авиабомбы. Примерно в середине
августа прошел слух о падении снаряда где-то в районе Московского вокзала. Возвращаясь
из Дворца Пионеров, "завернул" туда и увидел, кажется, на Бассейной
улице в стене большого дома пробоину на уровне третьего этажа, размером примерно
20-25 квадратных метров, сквозь которую была видна изуродованная взрывом внутренность
комнаты. Немногие прохожие обменивались репликами. Большинство, с видом знатоков,
уверяли, что это бомба с самолета, хотя характер пробоины говорил о другом.
Люди еще не представляли себе, насколько близко немцы уже подошли к городу.
Я этого тоже не знал, но мне было известно, что еще во время перкой мировой
войны немцы стреляли по Парижу с расстояния 120 км. Поэтому, даже предполагая,
что немцы еще далеко, я не удивился обстрелу - ведь за это время могли появиться
орудия, стреляющие и на 200 км. О том, что враг значительно ближе, у меня и
мысли нe было. А на самом деле достаточно было дальнобойности всего в 20 км.
Начался сентябрь. Как само собой разумеющееся отпали всякие разговоры о продолжении
нашей учебы в 10 классе. Толя поступил на завод им. А. Марти, где работал отец,
и в короткий срок освоил профессию токаря, а я подал заявление в Управление
Гидрометслужбы, так как после занятий во Дворце Пионеров имел квалификацию техника-гидрометеонаблюдателя.
Пока решался вопрос с назначением, прошло некоторое время.
Несмотря на то, что в сентябре эффект белых ночей уже незаметен, хорошо помню, что две или три ночи в начале сентября были странно светлые. Вероятно, это были отдаленные сполохи полярного сияния. Непонятно, кому это было больше на руку. С одной стороны, несмотря на светомаскировку, город виден, но с другой - и самолет был бы заметен на светлом небе. Но эти ночи прошли спокойно.
В литературе есть сведения, говорящие о первых бомбах, упавших на город б сентября. Я об этом тогда не знал, и всегда считал, что первая бомбежка былa 8 сентября. Было это так.
В середине дня по сигналу воздушной тревоги
поднялся как всегда на крышy. Кстати, хочу отметить различие между Ленинградом
и Москвой в
подаче сигналов. Насколько известно, в Москве объявляли: "Граждане, воздушная
тревога!" У нас же - сирена и слова: "Воздушная тревога!" Этим
как бы подчеркивалось отсутствие различий между военными и гражданскими лицами
в городе. Ведь показалось бы странным, если бы на позиции зенитчиков или на
боевом корабле сигнал тревоги начинался словом "граждане".
С нашего шестиэтажного корпуса открывался хороший обзор в южном направлении. Северную сторону покрывал семиэтажный фасадный корпус. Там, на юге, начался сильный зенитный огонь. Между покрывавших небо белых клубков разрывов показались самолеты. Не одиночные, как было до сих пор, а целый строй, на взгляд - десятки машин. Они шли на небольшой высоте - были отчетливо видны моторы, блестящие диски вращающихся винтов, детали хвостового оперения. На южной окраине города самолеты сбрасывали бомбовый груз и, не меняя курса, шли через весь город на север, как на параде. Там, где падали бомбы, возникла стена пыли и дыма, поднимавшаяся все выше. Дым этот не осел, не рассеялся, когда самолеты ушли, а наоборот, все уплотнялся. Когда начало темнеть, нижняя часть дымового облака стала окрашиваться в красный цвет, становившийся все более ярким, по мере сгущения темноты. И наконец в просветах между силуэтами домов показались языки пламени.
Пожар Бадаевских складов. Сентябрь 1941 года. Вид с пожарного поста МПВО на крыше дома 146 по каналу Грибоедова. Рисунок по эскизу 1941 года.
Пожар продолжался всю ночь, и даже на следующий день над этим районом стоял дым, уже значительно поредевший. Позже стало известно, что в эту ночь горели Бадаевские склады с запасом продовольствия. Судя по ширине полосы огня и дыма, горели не только эти склады, но и близлежащие жилые и промышленные кварталы, вплоть до торгового порта.
Еще раз повторю: насколько я знаю, это была первая бомбардировка Ленинграда. Пocлe этого начались регулярные налеты, причем, как правило, ночные. Крупный дневной налет повторился только весной 1942 года в апреле. Но об этом - в свое время.
Три дня подряд, 9, 10 и 11 сентября, во время налетов, начинавшихся с наступлением темноты, бомбы падали в том районе города, где мы жили, а 9 и 11 сентября - особенно близко.
9 сентября тяжелая бомба попала в жилой дом на углу проспекта Маклина и канала Грибоедова. Дом этот был построен заводом им. А. Марти и заселен незадолго до войны. Пятиэтажный корпус торцевой стеной выходил на канал, а фасадом в 16 окон - на проспект Маклина. Дальний от канала конец дома бомба пробила насквозь через все этажи и npeвратила в rpyдy кирпичей часть здания протяженностью 4 окна по фасаду. На оставшейся части дома были видны оклеенные обоями разного цвета стены с висящими на них коврами, картинами, фотографиями… Расстояние от нашего дома до мести падения этой бомбы по прямой около 300 метров. Пpи взрыве тряхнуло нас сильно, но все окна уцелели. Heкоторые писаки, стремящиеся представить в черном цвете все действия советского руководства, насмехаются над рекомендациями по оклейке окон бумагой. Этим они только показывают свою некомпетентность. Конечно, при близком разрыве бумажные полосы не защитят, но все же радиус района повреждения стекол сильно уменьшается.
 Дом на углу проспекта Малкина и канала Грибоедова. Так он выглядел через 2 дня после попадания в него бомбы при ночном налете 9-10 сентября 1941 г. Рисунок по эскизу 1941 г. |
11 сентября, когда была уже полная темнота,
во время очередного налета u сильного зенитного огня я был на крыше и увидел,
как мелькнула неподалеку тень какого-то предмета, спускавшегося ни парашюте.
Парашют был виден на фоне неба, подсвеченного прожектором, причем всего несколько
секунд, пока предмет не скрылся за домами. Я решил, что это летчик со сбитого
немецкого самолета, и мгновенно нырнул в слуховое окно, чтобы поднять тревогу.
Но не успел еще выпустить из рук раму окна, как дом качнуло, раздался грохот...
Вернувшись после сигнала "Отбой" домой (а мы все находились на постах),
обнаружили, что взрывной волной распахнуло кухонное окно в сбросило па пол полуведерную
кастрюлю с водой, стоявшую на широком подоконнике. И опять уцелели все стекла.
Хорошо, что в момент взрыва я был уже не на крыше, иначе и меня могло сбросить
вниз. Утром осмотрел место взрыва и понял, что произошло.
Сброшенная на парашюте морская мина попала не в Неву, а довольно далеко от нее, на набережную канала Грибоедова, в центре полукруглой площади у пересечения канала с Лермонтовским проспектом. Все три здания, выходившие фасадами на эту площадь, были полностью разрушены, а деревянный Могилевский мост через канал получил повреждения и стал доступен только для пешеходов. Позже, в 1942 году, он был по решению районного совета разобран на дрова. Восстановили мост только в 1954 году.
Начало воздушных налетов на город обострило опасения о возможности химического
нападения. Штаб ПВО нуждался в способах определения возможности распространения
по городу отравляющих веществ в зависимости от направления и скорости ветра.
Сотрудник ленинградского Института Экспериментальной метеорологии Давид Львович
Лайхтман предложил опытным путем определить зависимость ветровых потоков на
улицах города от направления и скорости ветра, определяемых в двух-трех базовых
точках города. Но для проведения такого эксперимента нужно было в течение значительного
времени проводить одновременные измерения ветра на базовых точках и на большом
числе точек в разных районах города. Работа сама по себе не сложная, но требовала
большого числа подготовленных людей. Метеослужба выделить их не могла, и Д.
Лайхтман, который также до войны преподавал аэрологию во Дворце Пионеров, просил
принять участие. Приборы также нашлись, кроме Института метеорологии, во Дворце
Пионеров и на кафедре пединститута, у В. И. Арнольда.
 Общий вид здания ленинградского дворца пионеров. Стрелочкой отмечен левый купол главного корпуса, где осенью 1941 года располагался наблюдатеольный пост аэрометрической съемки. В 1941 году по Невскому проспекту еще ходили трамваи. |
Практически эта работа заключалась в том,
что через каждые 15 минут фиксировалась скорость и направление ветра во множестве
точек города. Продолжительность этой ветровой съемки должна была быть такой,
чтобы охватить все наиболее вероятные варианты ветра на базовых точках.
Как правило, дежурили ребята попарно, и только наиболее удобно расположенные
точки были одиночными. Мне достался пост на крыше главного корпуса Дворца Пионеров
(Аничкова дворца), на пересечении реки Фонтанки с Невским проспектом. В левом
крыле этого корпуса находились помещения сектора геофизики, кабинет В. И. Арнольда,
а в малом куполе был выход на крышу, прикрытый небольшой деревянной будкой.
Каждые четверть часа нужно было поднимать на двухметровом шесте анемометр, включать
на 60 секунд, определяя одновременно направление ветра по вымпелу или флюгеру,
снимать отсчет, подсчитывать показания анемометра в скорость ветра в м/сек,
и передавать результаты в центр по выведенному на крышу телефону. В первый же
день выяснилось, что при сильном ветре очень нелегко одной рукой держать шест
с анемометром, а другой - манипулировать шнурами включения и выключения. На
второе дежурство я пришел с инструментами и материалами гвоздями, проволокой.
Теперь шест ставился на специальную подставку, а оба шнура включения и выключения
крепились к крючкам с надписями "Пуск" и "Стoп". Работать
стало удобнее и легче. Первая рационализация!
Многим, да и мне вначале, казалось, что пост на таком высоком и открытом со всех сторон месте опаснее других - ведь город был под обстрелами и бомбежками. Но оказалось наоборот.
Здесь опасен лишь снаряд, попавший прямо в
купол. Небольшой перелет
или недолет - и снаряд рвется где-то далеко внизу, а находящиеся на куполе крыши
-в безопасности. Тогда как внизу - дело иное.
Много бомбежек и обстрелов наблюдал я с моей высокой позиции. Видел, как рвались снаряды на Невском, на Фонтанке. Видел разрывы тяжелых бомб в разных районах города, и близко и далеко. Каким чудом не попал под осколки никто ни наших ребят, участвовавших в ветровой съемке, можно только удивляться. Однажды дежурившие где-то на Петроградской стороне Фая Самсонова и Гарик Славкин пришли все в синяках от кирпичныx обломков, в одежде, бурой от кирпичной пыли. Бомба разрушила дом, напротив которого, на противоположной стороне улицы, находился их пост. Тем не менее, они держались до конца смены.
После войны приехав в Ленинград в отпуск, узнал, что Славкин в 1943 году был призван в армию и погиб в боях. Самсонова жила в Ленинграде все блокадные дни и осталась живой. В военное время она работала в пожарной охране здания консерватории.
Вспоминается, что известную трудность представляли воздушные тревоги и обстрелы, мешая во время добраться на свой пост к началу смены. По сигналу тревоги движение по улицам прекращалось, милиция и дежурные МПВО загоняли прохожих в убежища, в укрытия, под арки ворот. И не раз приходилось, чтобы не опоздать к сроку, бегом пересекать Аничков мост под свист и крики постового милиционера.
Поздней осенью, когда уже рано наступала ночная темнота, и стало холодать, необходимые данные были собраны, и ветровая съемка закончилась. Некоторое время я не работал и был занят только дежурствами на крыше и чердаке своего дома и бытовыми заботами.
В октябре бомбежки были почти каждую ночь, и в отдельные дни воздушная тревога объявлялась10-11 раз. Если сигнал заставал дома, каждый раз приходилось подниматься наверх.
Вскоре мне была предложена временная работа
в качестве лаборанта на курсах повышения квалификации комсостава запаса Краснознаменного
Балтийского флота. Практические занятия по метеорологии на этих курсах вел основатель
и руководитель сектора геофизики Дворца Пионеров В,И.Арнольд-Алябьев, На базе
нашего сектора и с использованием нашей приборной базы проводились занятия,
и естественно, что лаборантом был выбран один из учащихся сектора. Курсы эти
закончили работу, когда начались сильные холода, в конце ноября.
К этому времени начало заметно сказываться недоедание. Ходить пешком на работу
и с работы становилось все труднее, а от Дворца, где шли занятия, до нашего
дома около 5 километров. Вначале, после введения карточек, нормы были достаточно
большие, но постепенно они стали уменьшаться без объявления об этом, просто
опустели полки магазинов, и то, что полагалось, негде было получить.
 В холодные осенние и зимние ночи вот так дежурили мы на чердаках и крышах, ожидая сигнала: "Отбой воздушной тревоги", который подавался по городской трансляционной сети звуками фанфар. Рисунок по эскизу 1941 года. |
Первым признаком недоедания для меня были
затруднения с вылезанием из слухового oкна на крышу при воздушных тревогах.
Летом и осенью выскакивал одним прыжком, только слегка опираясь руками на раму.
Теперь же приходилось даже устраивать какую-нибудь подставку из кирпичей или
другого чердачного хлама, чтобы выбраться из окна. Вскоре стало заметно труднее
подниматься по крутой "черной" лестнице из квартиры на два этажа вверх,
до чердака. Конечно, играло роль и то, что приходилось гораздо теплее одеваться.
Дневные дежурства, выпадали на долю тех, кто в это время ни был занят на работе,
в том числе и мне. Бывая на крыше в светлое, дневное время, и лучше знал все
ходы и переходы с одного корпуса на другой и даже на соседние дома, чем те,
кто бывал там только в ночной темноте.
Во время одной из ночных тревог я находился на крыше южного шестиэтажного кopпусa,
а отец дежурил на северном, семиэтажном. Немцы обычно бросали зажигательные
бомбы большой пачкой, сотнями, захватывая сразу большую площадь. Бомбы небольшие,
весом 1 кг, цилиндрической формы с тупым концом и небольшим стабилизатором на
хвосте. Изготовлены они на горючего металла электрона - сплава магния, алюминия
и цинка, и если сработал взрыватель, то бомба сгорает целиком, развивая высокую
температуру, при которой плавится железо. Когда такие бомбы падают и большой
высоты и в большом количестве, слышен звук, похожий одновременно нa громкий
шopox и глухой свист.
В тот день, точнее, в ту ночь, о которой идет речь, туча "зажигалок" захватила наш квартал. Шорох, шепение, свист закончились частыми ударами по железным крышам, громкими хлопками вспыхивающих "зажигалок" и ослепительными бело-голубыми вспышками. Наш дом бомбы не задели, если не считать тех которые упали во двор - с ними расправлялись дежурные внизу. Но на соседнем доме № 144, на его боковом корпусе ярким огнем разгоралась "зажигалка". Ещe немного, прогорит кровля, займутся стропила… Дежурных на доме 144 не видно. Отец перебрался с нашего фасадного корпуса на соседний, но не знал, как спуститься нa боковой, имевший на 1 этаж меньше. Я же знал, что на глухой кирпичной стене прибиты несколько деревянных планок, которыми можно воспользоваться как ступеньками. Побежал туда по крышам и в темноте и спешке зацепился ногой за растяжку антенной мачты. Падая, попал раскрытым ртом на другую оттяжку, и так вцепился в нее, что разорвал углы рта и сломал четыре зуба. Лопата, бывшая у меня в руках, выскользнула и улетела вниз с седьмого этажа. Кoe-как поднявшись, добрался до брандмауэра, перевалился через него, нащупывая ногой планку нa стене. Oтец подал мне специальные пожарные клещи. Спустившись на боковой корпус, я сбросил пылавшую "зажигалку" вниз, в темный колодец двора, отвернул прогоревшее железо кровли, сбил огонь с разгорающейся обрешетки…
 Тушение зажигательной бомбы на крыше жилого дома. Бомбу захватывали специальными клещами и сбрасывали вниз, на асфальт, где она была не опасна. Тушили бомбы внизу водой или песком только ради светомаскировки. (для тушения водой бомбу бросали в бочки) |
Воспользоваться той же импровизированной лестницей для возвращения я не рискнул - боялся, что не хватит сил. Добирался через чердак, вниз и опять наверх, до своей квартиры. Пришел с окровавленные лицом, грязный и закопченый. Оказывается, у меня был такой вид, что отец не узнал меня, подавая мне на крыше клещи.
Практический вывод из случившегося был сделан уже на следующий день. Поднявшись на крышу, я привязал проволокой ко всем проводам, оттяжкам, антеннам и тому подобным предметам полоски белой ткани из старой простыни, что делало препятствия заметными в темноте.
С продовольствием становилось все хуже. Транспорт городской остановился, кажется, в сентябре. Но и до полной его остановки трамваи и троллейбусы нередко подолгу простаивали из-за обрыва контактных проводов и повреждений рельсов при обстрелах. К этому времени артиллерийские обстрелы участились и стали более обычными, чем бомбежки с самолетов. Уже легко было видеть, что враг очень близок, так как на улицах рвались уже нe только снаряды тяжелых дальнобойных орудий, но и полевой артиллерии калибра 105 мм и меньше. На стене одного из домов по каналу Грибоедова (№ 156 или 158) даже после войны можно было видеть следы шрапнели - огонь вели не на разрушение какого-либо объекта, а для уничтожения людей на улицах.
В это время продовольственные карточки еще
не были "прикреплены" к какому-то определенному магазину, и поиски
продуктов требовали передвижения но городу. Ходить пешком мне было легче, чем
другим, и во время таких походов мне пришлось побывать в разных частях города.
Несмотря на все трудности, несмотря на обстрелы, бомбежки, начавшийся уже голод,
великий праздник Октябрьской Революции не был забыт. Были красные флаги на жилых
домах и зданиях предприятий и учреждений, была трансляция выступления товарища
Сталина на торжественном собрании в Москве и его речи на Красной площади во
время парада. И было распоряжение исполкома горсовета о выдаче по продовольственным
карточкам всем жителям по 200 граммов вина из оставшихся на складах запасов.
Мы получили на семью из четырех человек большую бутылку массандровского розового муската. В праздничный вечер, собравшись вокруг "буржуйки", устроили торжественный ужин, на котором мы с братом в первый раз в жизни пробовали вино. Мускат был замечательный.
Странно, что, несмотря на уже заметную слабость,
опьянения не чувствовалось, а были только приятная теплота и опущение сладости
во рту. Праздник, назло фрицам, состоялся и в стране, и в городе, и в семье.
Постепенно приспосабливались и привыкали к тем условиям жизни, которые определялись
блокадой. Вся жизнь в нашей большой квартире сосредоточилась в одной, средней,
комнате. Окна всех комнат были еще с осени закрыты бумажными щитами, склеенными
из газет во много слоев. Эти щиты, совершенно не пропускавшие свет, были сделаны
по размерам оконных стекол и крепились кнопками и мелкими гвоздями непосредственно
к окопным рамам, что позволяло, при необходимости, открывать каждую раму и форточку.
Такая система светомаскировки была нами "разработана" еще до финской
войны 1939-40 годов, во время учений по ПВО, которые регулярно проводились в
городе. С наступлением холодов эти бумажные щиты значительно уменьшали утечку
остатков тепла через оконные стекла. "Буржуйка" стояла на подставке
из кирпичей, ее дымовая труба была выведена прямо в топку печи (в то время отопление
у нас было печное). Рядом на столе находилось все хозяйство - посуда и осветительные
приспособления. Вначале была керосиновая лампа, затем, когда иссяк запас керосина,
в ход пошли завалявшиеся огарки свечей, в том числе и елочных, а позже дело
дошло и до лучины. Днем, когда на улице было светло, снимали бумажный щит с
одного из стекол. Пока было электричество, приходилось в таких случаях каждый
раз очень плотно закреплять бумагу, чтобы через щели не проникал ни малейший
луч света. Теперь же, когда едва светил огарок свечки, щели не были в этом отношении
опасны.
Поддерживать с помощью "буржуйки" нормальную температуру в комнате, конечно, не удавалось. Для этого нужно было топить почти непрерывно, а дрова кончились очень быстро. Обычный запас на зиму для печей в этом году сделать, конечно, не удалось. Поэтому огонь поддерживали только во время приготовления пищи. Жгли подобранные на улице обломки досок, щепки, бумагу, кое-какие книги, мебель. Весьма трудным делом оказались разделка на дрова старых гнутых "венских" стульев. Еле-еле удавалось вдвоем, двуручной пилой отпилить кусок ножки. Трудности на топливном фронте усугублялись еще и тем, что зима а 1941-42 годов была необычно холодной для Ленинграда. И морозы стояли довольно крепкие, и за всю зиму не было ни одной, обычной для этих мест оттепели. В результате температура в комнате опускалась ниже нуля, вода в ведре и чайнике утром покрывалась льдом.
Вода тоже доставалась нелегко. Водопровод
перестал действовать в те дни, что и городской транспорт - не было электроэнергии,
да и невозможно было подчеркивать нормальное давление в трубах из-за непрерывных
повреждениях от бомб и снарядов. Жители районов, близких Неве, пользовались
речной водой. Наш дом стоял на набережной канала Грибоедова, но брать воду из
канала никто не рисковал, так как ленинградские каналы и сейчас грязны, а в
то время вода в них была почти непрозрачна. Впрочем, к весне 1942 года, в результате
прекращения работы промышленных предприятий и транспорта, вода в них заметно
очистилась естественным путем. Поэтому, в районах отдаленных от Невы жители
искали разные источники водоснабжения. Чаще всего это были воронки от бомб,
разрушивших водопроводные магистрали. В этих воронках стояла вода, поступавшая
под малым давлением по пробитым трубам. У нас ближайшая такая импровизированная
водоразборная колонка была на площади Тургенева, примерно в километре от дома.
Кажется, не очень далеко, но нужно было не меньше часа, чтобы принести 4-5 литров
воды - на большее не хватало сил. Замерзла и забилась, ввиду отсутствия воды,
канализация. Все нечистоты выносились на улицы и вмерзали в высокие снежные
сугробы, сбрасывались в каналы, что, конечно, также делало невозможным брать
оттуда воду даже для технических надобностей.
О положении с продовольствием есть много сведений в литературе, причем, наиболее
достоверными являются издания, близкие по времени к военным годам.
Отмечу только некоторые детали, которые видел и знаю по собственному опыту. Хлебные карточки не имели прикрепления к магазинам. Они давали право получения хлеба в любой булочной города. Талоны на карточке имели дату, и хлеб можно было получить только за текущий день и на один день вперед. Талоны за прошедший день теряли силу. Хлеб, конечно, был только весовой, штучной продажи не было. Продовольственные карточки - отдельные на мясо, на крупу, на сахар, на жиры - вначале тоже были "свободными", но затем было проведено прикрепление к магазинам по месту проживания. Ввиду значительных людских потерь, а также, чтобы противодействовать попыткам немцев нарушить снабжение распространением фальшивых карточек, два или три раза в месяц проводилась перерегистрация карточек. При питании в заводской столовой карточка, давала право на обед, независимо от прикрепления. Из нее вырезалось, при получении обеда, нужное количество талонов на крупу, жир, мясо. Поздней осенью, когда еще не был налажен хотя бы скудный подвоз продуктов по ладожской трассе, объявленные нормы не могли быть обеспечены, и оставшиеся у многих ленинградцев карточки с неиспользованными талонами напоминают об этом.
Наиболее тяжелый период в снабжении хлебом был уже после первого повышения норм на хлеб, которое состоялось 25 декабря 1941 года. В первой половине января, в силу причин, связанных не с нехваткой муки, а с недостатком топлива для выпечки и с нарушением водоснабжения, несколько дней хлеб поступал в магазины с большими перебоями, его не хватало, и длинные очереди стояли на морозе, не расходясь даже при близких разрывах снарядов - люди только падали и прижимались к стенам домов. Можно было говорить, что люди не стояли, а лежали в очереди. Ушедший из очереди по любой причине терял право на возвращение в нее, и никакие просьбы и уговоры не помогали.
Хлеб из пекарен в магазины доставлялся на ручных санях, которые тащили и подталкивали два-три человека. Перебои в доставке хлеба продолжались недолго - в нашем районе не больше недели. Однако, и эти дни для многих оказались непосильны, и в это время начало расти число жертв голода. Все чаще стали встречаться на улицах люди с санками, к которым привязаны тела умерших, едва завернутые в тряпки. Нередко, попадались и мертвые тела на улицах.
 Улица блокадного Ленинграда. Так заделывали витрины магазинов досками и землей, для защиты от осколков. Так носили воду, набирая ее в воронках от бомб, пробивших водопровод. Так увозили в последний путь павших... На рисунке, сделанном по эскизу 1942 года, показан дом на углу проспекта Малкина и Садовой улицы |
В начале 1942 года в снабжении продовольствием было налажено четкое распределение и оповещение. По трансляции, а затем, когда возобновился выпуск газеты, и на ее страницах, сообщались извещения Управления торговли Ленгорисполкома о том, что в течение определенных дней на талон продовольственной карточки (указывался № талона) видается столько-то граммов такого-то продукта, пусть даже количество было мизерное, но во всех магазинах был этот продукт, по числу прикрепленных, и каждый мог, без всяких трудностей, получить положенное. Это, конечно, сильно экономило силы истощенных людей и, без преувеличения, спасло жизнь многим. Партийная организация города, Городской Совет делали все, что можно, для спасения жителей.
Помимо хлеба, по карточкам выдавались, правда,
в небольших количествах, различные крупы, жиры (чаще всего, растительное масло:
подсолнечное, горчичное, ореховое, кокосовое, льняное), яичный порошок, сахар,
мясо, соль. Насколько помню, в 1942 году уже не было определенной месячной нормы
выдачи продуктов, а выдача производилась, исходя из возможностей доставки.
Кроме продуктов, получаемых по карточкам, в ход шли различные суррогаты, домашние
животные были съедены, и надо сказать, что жаркое из кошки мало отличается от
кролика, так что тут пояснения не нужны. А вот о столярном клее следует сказать.
Столярный клей в плитках предварительно замачивали в воде около суток, затем
варили в воде до полного растворения плитки (одна плитка на 2-3 литра воды).
Чтобы отбить специфический эапах клея, добавляли лавровый лист, перец - эти
специи у многих хозяек сохранились с довоенных времен. Употреблять можно было
или в горячем виде, как бульон, или, после охлаждения, как студень, особенно
если находилась горчица.
Нечто подобное делалось и из сыромятной кожи, но, надо сказать, гораздо менее
съедобное.
После введения карточек некоторое время в
магазинах можно было приобрести пачки суррогатного кофе, а иногда даже натуральный
нежареный кофе в зернах, а также разные специи, в том числе, горчичный порошок.
Делались попытки печь лепешки из горчицы или кофейной гущи - замешивалась кашица,
и слепленные из нее "оладьи" жарили прямо на горячей "буржуйке"
или на сухой сковородке. Страшно горько, но некоторое ощущение сытости остается.
Когда начались холода и наступила полуголодная жизнь, был еще один источник,
где можно было добивать что-то съедобное - пока не лег глубокий снег. В район
Средней Рогатки и в другие ближайшие пригороды горожане пробирались и искали
там, на уже убранных огородах, остатки мерзлой картошки и капустные кочерыжки.
Дело это было рискованное, так как в непосредственной близости проходила линия
фронта. С одной Стороны - риск попасть под немецкую пулю, о другой - риск задержания
зa нарушение запрета. Но, в случае удачи, получались неплохие щи…
Думаю, что запрет на такие вылазки все же был обоснован. Он уберегал людей от опасности, и в то же время, был необходим для соблюдения прифронтового режима.
Иногда обнаруживались неожиданные приятные и полезные находки. Накануне Нового года решили, для поднятия настроения, как-то украсить комнату и вытащили коробку с елочными украшениями. Обнаружили, что некоторые из них сделаны из какой-то сладковатой съедобной массы - употребили по назначению. В хозяйстве у нас всегда имелись дома для мелкого ремонта небольшие запасы материалов, среди которых оказалась натуральная льняная олифа. Оказалось, что она вполне годится для приготовления пищи.
Конечно, как уже было сказано, были использованы
в пишу домашние животные. Наша семья не держала до войны ни собаки, ни кошки.
Но поздней осенью или зимой дважды удавалось добывать где-то кошек. Отец, живший
в молодости в Сибири и имевший опыт охоты, брал на себя трудную задачу превращения
этой добычи в пригодное для приготовления пищи мясо. Это было сложно еще и потому,
что оставалось мало физических сил, и потому, что не было никакого оружия, за
исключением ломика-гвоздодера. Для того, чтобы сказать всю правду, надо пояснить,
что использовалось не только мясо, но даже и жир, соскобленный с шкурки - не
пропадало ни крошки,
Кроме голода и холода, были и другие трудности, среди которых надо отметить
вшивость. До войны мы знали об этом явлении только по книгам о гражданской и
первой мировой войне. И вначале даже не могли понять причины постоянного желания
чесаться. Холод, истощение, постоянное нервное напряжение не располагали к снятию
одежды и белья, да и что можно увидеть при тусклом свете лучины?
Откуда появились вши? Видимо, занесли мы их из транспорта, из очередей, из убежищ. Справиться с этой напастью удалось только к весне, с наступлением тепла и света.
Все мы постепенно слабели, силы уходили. Дольше всех держалась мама. Отец, собирая последние силы, уходил на завод, и мы никогда не знали, вернется ли он домой. Брат в конце декабря слег и почти не передвигался даже по комнате. Наверно, наша семья не избежала бы потерь, если бы изредка не приходила к нам мамина сестра тетя Галя. Она была врачом, работала в госпитале. Сама недоедая, она делилась с нами крохами своего военного пайка, принося раз в одну-две недели несколько сухариков и два-три кусочка сахара. Тяжелые людские потери заставили организовать на заводах и других предприятиях специальные пункты помощи наиболее истощенным людям. Эти пункты назывались стационарами. Конечно, найти дополнительное питание для поступавших туда было почти невозможно. Но зато в помещениях, где они были развернуты, было тепло, там можно было и помыться и отдохнуть, а главное - питание было хоть и скудным, но регулярным. А ведь многие погибали именно из-за того, что не могли правильно распределить получаемые продукты на весь срок до следующей выдачи, и съев все в первые же дни, оставались совсем без пищи. Ослабленный организм этого не выдерживал. Стационары спасли, без сомнения, сотни тысяч жизней. К концу зимы попал в заводской стационар и отец. Он там пробыл две недели. Его это сильно поддержало, вернулся он значительно окрепшим, и было видно, что для него главная опасность позади. В феврале на какое-то время и я вышел из строя - слёг. Слабость доходила до того, что трудно было даже лежа поворачиваться с одного бока на другой, из-за чего возникали болезненные пролежни. Вообще худоба и истощение ленинградцев доходили до того, что даже спустя несколько месяцев после голодной зимы, когда нормы снабжения значительно выросли, многие, работавшие сидя, носили в собой специально сшитые подушечки, без которых было невозможно сидеть - голые кости на жестком стуле.
Насколько помню, в зимние месяцы было очень
мало воздушных налетов на город - их заменили обстрелы из орудий. Возможно,
сказывались зимние трудности с аэродромами, нехватка горючего или тяжелые бои
на других фронтах, в частности, под Москвой, но воздушные тревоги были редки.
Приближалась весна, и городу стала грозить опасность эпидемий. Несмотря на все
усилия, на улицах, под снегом могли бить трупы. Все снежные сугробы были залиты
нечистотами, которые, оттаяв, стали бы источником заразы. Допустить этого было
нельзя, город мог погибнуть.
Руководители обороны города Жданов, Попков, Кузнецов обратились с призывом ко всем ленинградцам выйти на очистку города. Ослабевшие, истощенные люди вышли, выползли на улицы и сделали чудо - город очистился, посвежел, и стало ясно, что он не сломлен. Были использованы все резервы топлива, дали ток в трамвайную сеть, на улицы вышли грузовые трамвайные поезда. В них лопатами, вручную грузили снег с грязью и мусором, чтобы вывезти и сбросить в Неву, в каналы, откуда весеннее половодье унесет всe в море. В городе в это время стояла необычная тишина. Заводы, да и то, далеко не все, работали вполсилы, машин на улицах не было. И в этой тишине звуки разносились очень далеко. Например, когда грузовые трамваи проходили по проспекту Огородникова, то у нас, на канале Грибоедова, хорошо были слышны их звонки и скрежет колес по рельсам на поворотах. А ведь расстояние не меньше трех километров. Этой громадной работой по приведению города в порядок дело не ограничилось. Чистота на улицах поддерживалась лучше, чем в мирное время, и несмотря на разрушения, забитые фанерой окна город выглядел величественно и торжественно.
Весной возобновились воздушные налеты на город. Хорошо помню мощньй налет в
апреле. Немцы хотели воспользоваться тем, что корабли на Неве еще не освободились
от льда, не имели свободы маневра, и пытались уничтожить флот. Налет происходил
днем. Я и брат, который еще не оправился от крайнего истощения, находились дома.
Мы могли видеть только небо в сплошной белой пене зенитных разрывов. Но оглушал
грохот большого числа зенитных автоматов, установленных на кораблях и на некоторых
зданиях. Эти автоматы и решили судьбу налета. Стремясь поразить корабли, немцы
атаковали с малых высот, пикировали на корабли, но подбитые плотным огнем в
упор, не всегда могли выйти из пике, врезались в лед, в воду, в землю. Флот
серьезных потерь не понес, повреждения были быстро исправлены судостроительными
заводами города. А потери немецкой авиации за этот день исчислялись десятками
машин.
Весна очень быстро брала свое. Город оживал быстро. Еще зимой во многих магазинах были организованы пункты, где можно было получить стакан горячей кипяченой воды, обогреться. Старались создать там даже своеобразный уют, несмотря на полумрак, так как витрины почти везде были закрыты специальными сооружениями из досок с песчаной засыпкой. Эти защитные сооружения надежно защищали от осколков и так жe, как кипяток, спасавший от мороза, выручили многих жителей.
Зимняя голодовка привела к появлению в городе цинги. И вот в тех же пунктах, где в зимние холода снабжали кипятком, появились плакаты с инструкциями по приготовлению витаминных настоев из сосновой хвои, а также по приготовлению разных блюд из весенней травы - крапивы, лебеды и других. Вскоре появилось там и это целебное питье, которое, как и кипяток, было бесплатным.
Благодаря весеннему теплу, свету город постепенно оживал, оживали люди, ожили и мы. Вскоре брат уже ходил на работу в механический цех судостроительного завода, где точил на токаронм стонке корпуса мин. Оказался на заводе и я.
Уже летом в городе началась подготовка к земе. Медицинские комиссии проверяли людей, давали направление на эвакуацию. В Июле и я проходил проверку во ВТК. Заключение комиссии - инвалид 3 группы сроком на 6 месяцев. Аналогичное заключения медиков были по всем членам моей семьи, и в Августе 1942 года нас эвакуировали.
|
|
|
|
|
|