ГЛАВНОЕ
МЕНЮ ВОСПОМИНАНИЯ АРТИЛЛЕРИСТОВ
THE
RUSSIAN BATTLEFIELD 
|
ГЛАВНОЕ
МЕНЮ ВОСПОМИНАНИЯ АРТИЛЛЕРИСТОВ
THE
RUSSIAN BATTLEFIELD |
Автор (1922-2001) прошел Отечественную войну с тремя ранениями
от первого до последнего дня.
Начинал сержантом-связистом в Белостоке, командовал стрелковым отделением, 45-миллиметровым
орудием, был помкомвзвода в конной артиллерии. Закончил войну за Эльбой старшим
сержантом, командуя взводом управления противотанковой батареи.
В предлагаемых заметках описываются только те события, в которых он участвовал
сам.
1. БЕЛОСТОКСКАЯ ЗАГАДКА
|
Олимпиев Всеволод Иванович |
Ленинград, 3 октября 1940 года. На товарной платформе Витебского вокзала за Обводным каналом очередная команда призывников грузится в эшелон. Это был один из первых наборов юношей со средним образованием после выхода закона о службе студентов в армии. В начале лета я успешно закончил первый курс машфака Ленинградского кораблестроительного института, многие в эшелоне были такими же недоучившимися студентами. Наконец, погрузка закончена. Располагаемся в пульмановском вагоне с двухъярусными нарами, на всех два чайника, кружки, и никакой еды. За трое суток пути нас покормили всего раз в гарнизонной столовой Витебска. Никто не знал, куда нас везут, но не было уныния, велись бесконечные разговоры, звенели песни, а впереди, казалось, ожидала новая интересная жизнь. В глубине души все же присутствовало тревожное ожидание неизбежности войны с Германией. Переиначивая известные слова, мы уже тогда пели "уходили комсомольцы на германскую войну". Больше года шла вторая мировая война, немцы оккупировали многие страны Европы. Только что закончилась тяжелая, с большими потерями для СССР финская кампания. Несмотря на договор 1939 года с Германией и лояльную, порой даже дружественную фашизму официальную пропаганду, наш народ интуитивно чувствовал в национал-социализме врага. Однако вряд ли кто-либо представлял себе историческую грандиозность предстоящих сражений, тем более масштабы будущих людских потерь. Кто мог знать, что мы, призывники 1920-22 года рождения, обречены, и лишь немногие из непосредственно участвовавших в боях останутся живы.
После долгого пути эшелон прибыл в Белосток - крупный центр текстильной промышленности
довоенной Польши, где нам предстояло нести службу. С 1939 года он был включен
в состав Белорусской ССР, но нам казался чужим заграничным городом с довольно
недружественным преимущественно польским населением.
Новобранцев зачислили в расположенную на белостокском военном аэродроме школу,
готовящую специалистов по радио- и проводной связи. Через несколько месяцев,
после присвоения сержантских званий, мы были распределены по авиационным частям
Особого Белорусского военного округа.
Многие из питерцев попали в роту связи штаба 9-й Смешанной авиационной дивизии,
где я был назначен командиром отделения телефонистов. Дивизия, включающая истребительные
и бомбардировочные полки, составляла ядро боевой авиации ОБВО. Обстановка в
штабе была тревожной. Уже зимой на политзанятиях начали изучать структуру и
вооружения вермахта, типы и силуэты немецких самолетов. Частыми стали ночные
выходы по тревоге на железнодорожную станцию для разгрузки эшелонов с первыми
нашими скоростными истребителями МИГ-3. Нередко при этом рядом разгружались
платформы с новыми танками. К лету возросла напряженность на границе. Как связисты
штаба мы знали о многочисленных ее нарушениях немецкой стороной по воздуху и
на земле. Но никто из нас, рядовых сержантов, не предполагал, что война так
близка. Почему-то считалось, что она начнется не ранее 1942 года.
Штаб 9-й САД размещался на главной улице города в окруженном просторным двором
особняке с башенкой. В полуподвале дома - казарма роты связи. Вернувшись с дежурства
в казарму поздно вечером 21 июня 1941 года с увольнительной в кармане на воскресенье,
я уже задремал, когда сквозь сон услышал громкую команду дневального "в
ружье". Взглянул на часы - около двух ночи. Рота быстро построилась во
дворе штаба. Боевая тревога нас не удивила, так как ожидались очередные войсковые
учения. Неординарные команды - выставить на башенке штабного здания наблюдение
за воздухом, получить боевые патроны и гранаты, погрузить на машину неприкосновенный
запас кабеля воспринималась нами как часть входивших тогда в моду учений в обстановке,
максимально приближенной к реальным боевым условиям. Мысли о самом худшем по
молодости отбрасывались. Оставив конец кабеля в штабе, мое отделение начало
в темноте безлунной ночи привычную работу - прокладку полевой телефонной линии
на запасной командный пункт, расположенный на хуторе в нескольких километрах
за городом. Почти рассвело, когда наш спецгрузовик, предназначенный для размотки
и намотки кабеля, достиг военного аэродрома на окраине города. Все было тихо.
Бросились в глаза замаскированные в капонирах вдоль летного поля 37 - миллиметровые
орудия, вооруженные карабинами расчеты которых были в касках. Такие зенитные
полуавтоматы были тогда новинкой и только начали поступать в подразделения противовоздушной
обороны. Наша машина отъехала от аэродрома не более километра, когда послышались
взрывы и пушечно-пулеметные очереди. Обернувшись, мы увидели пикирующие на аэродром
самолеты, светящиеся трассы снарядов и пуль, разрывы бомб. Однако страшная действительность
дошла до нас лишь тогда, когда на выходящем над нами из пике бомбардировщике
ясно обозначились черные кресты.
|
|
Первую половину дня 22 июня я дежурил у телефона на ЗКП командира 9-й САД Героя Советского Союза генерала-майора Черных. Телефонная связь с авиаполками, расположенными в различных населенных пунктах Белостокской области и на полевых аэродромах вдоль границы, была прервана. Она непродуманно осуществлялась через городскую почту, в которой на рассвете еще до начала бомбардировок прогремел взрыв, разрушивший коммутатор. С некоторыми полками наладили связь по радио. Судя по мрачному лицу генерала, известия были плохими. Постепенно вырисовывалась неожиданная и ужасающая реальность: большинство наших самолетов погибало на земле от бомбежек или обстрела с воздуха и даже от артогня. Но и в таких условиях над Белостоком весь день шли воздушные бои, дрались дежурные звенья и все те, кто сумел подняться в воздух.
Вторую половину этого трагического дня я просидел в кювете шоссе на окраине
города у телефонного аппарата промежуточно-контрольной точки. Мимо на запад
прошла крупная бронетанковая часть, порвавшая кабель в нескольких местах. С
большим трудом удалось восстановить связь со штабом дивизии, что, возможно,
спасло мою жизнь. В конце дня я получил по телефону приказ бросить все и как
можно быстрее вернуться в штаб. Здесь меня ожидали два драматических известия.
Все авиационные части получили приказ немедленно покинуть город и уходить на
Восток. Такое решение было, без сомнения, оправдано не только огромными потерями
самолетов, но и уже обозначившимся быстрым продвижением немецких танковых колон,
стремившихся охватить Белосток с севера и юга. Вторая новость была не менее
ошеломляющей: в конце дня застрелился командующий авиацией ОБВО генерал Копец.
Я встречал его в штабе дивизии. В памяти остался высокий молодой генерал в кожаном
пальто. По-видимому, он являлся одним из тех, кто понимал свою ответственность
за разгром авиации округа, последствия которого роковым образом сказались на
наших военных неудачах лета и осени 1941 года.
Поздним вечером 22 июня длинная колонна покинула Белосток и уже ранним утром
понедельника была далеко за городом. В машинах находились только военные с голубыми
петлицами - оставшиеся без самолетов летчики, авиационные техники, связисты,
интенданты. Так для меня начались долгие дороги войны.
Судьба оставшихся в Белостоке воинских частей была трагичной. Через два дня
кольцо вокруг города замкнулось. Только отдельные группы из окруженных двух
наших армий смогли пробиться к своим.
Для меня до сих пор являются загадкой причины произошедшего в то памятное воскресенье
с авиацией ОБВО и в частности 9-й САД. Очевидной серьезной ошибкой являлось
размещение взлетных площадок слишком близко к границе, что не давало возможности
своевременно поднять нашу авиацию в воздух из-за малого подлетного времени для
самолетов противника и, кроме того, ставило ее под угрозу удара немецкой артиллерии.
Но тогда почему не встретили наши истребители с белостокского аэродрома армаду
люфтвафе в воздухе? В этом случае подлетное время для тогдашних немецких бомбардировщиков
составляло не менее четверти часа. Буквально за несколько минут до начала бомбардировки
на летном поле, как мы убедились сами было тихо, не раздавался рев разогреваемых
моторов и вообще ничто не говорило о готовности к взлету хотя бы дежурного звена.
Похоже, летчиков даже не оповестили о том, что воздушные эскадры противника
уже пересекли нашу границу. Такое трудно объяснить плохой работой связистов.
Это был несомненный успех немецкой разведки, сумевшей разрушить на рассвете
22 июня систему проводной связи не только 9-й САД, но и всей приграничной зоны.
Что касается 9-й САД, то возможно определенную роль сыграла неопытность ее командира.
Генерал Черных был совсем молодым человеком. Мне приходилось наблюдать, как
он вместе с нами, простыми красноармейцами, "гонял" футбольный мяч
во дворе штаба. Говорили, что ему 26 лет, "Золотую Звезду" получил
в Испании, затем быстро поднялся, как многие в то время, от старшего лейтенанта
до генерал-майора. Его заместитель по политчасти, полковой комиссар Юхимчук,
был, наверное, вдвое старше своего командира, но это мало помогло в критический
момент. События развивались уже независимо от их воли. Генерал Черных покинул
Белосток на второй день войны. О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.
Можно назвать еще одно обстоятельство, возможно способствовавшее большим потерям
нашей авиации. Весной 1941 года начались полеты на новых истребителях МИГ-3,
которые по скорости не уступали немецким Ме-109. Обучение полетам проходило
трудно, часто возникали аварийные ситуации. Циркулировали слухи, что под предлогом
более безопасного и быстрого освоения на МИГ-3 перед самой войной было снято
вооружение.
2. ПО ДОРОГАМ БЕЛОРУССИИ
На рассвете 23 июня, когда автоколонна авиационных частей двигалась по шоссе
на Барановичи, отказал двигатель нашего спецгрузовика. Колонна ушла вперед,
а нам, пятерым сержантам и рядовым, пришлось продолжать путь на восток пешком
в надежде, что нас подберут отставшие машины. Внезапно со стороны восходящего
солнца из-за леса на бреющем полете появились два двухмоторных самолета с черными
крестами (потом я понял, что это были истребители-бомбардировщики Ме-110, у
них позади пилота находился стрелок-радист). Помогло нам то, что они уже где-то
отбомбились и имели лишь пулеметный боекомплект. Самолеты начали обстрел нашей
небольшой группы с высоты 10-15 метров. Делая заход за заходом., они вели огонь
из турельных пулеметов все время, пока мы бежали до леса. Возможно, летчики
просто забавлялись, поскольку никто из нас не был даже ранен. Но мы впервые
почувствовали, что значит не иметь прикрытия с воздуха. К сожалению, мы не имели
его по-настоящему еще долго, можно сказать до 1944 года.
Постепенно движение по шоссе оживилось. Мимо проносились, не обращая на нас
внимания, грузовики, бензовозы, легковушки. Неожиданно груженный с верхом трехтонный
ЗИС притормозил метрах в пятидесяти впереди. Вылезшая из кабины молодая женщина
с грудным ребенком на руках направилась в окружавший дорогу лес, видимо, по
нужде. В это время грузовик тронулся с места. Женщина с плачем выбежала на шоссе,
но ЗИС продолжал набирать ход. Поняв, что ее просто бросили, я не долго думая
вскинул свою трехлинейку и дважды выстрелил по удалявшемуся грузовику. Не знаю,
попал или нет, но он остановился и подобрал несчастную пассажирку. Сколько таких
плачущих офицерских жен с младенцами на руках мы встречали потом...Так мои первые
выстрелы на войне были сделаны по своим.
Наконец, нас взяла какая-то автомашина, на которой признали по голубым петлицам
нашу принадлежность к авиации. К полудню начались интенсивные бомбежки. Стояла
жаркая безоблачная погода. Пикирующие бомбардировщики Ю-87, не встречая противодействия,
как коршуны носились над дорогами. Вокруг горели созревающие хлеба, на шоссе
дымились разбитые грузовики, пылали бензовозы. Повсюду стоял резкий запах пролитого
авиационного бензина. За Барановичами нам опять не повезло с машиной. Мост на
шоссе разбомбили, и автоколонна двинулась переправляться по железнодорожному
мосту. На середине реки у нашего грузовика заклинило двигатель. Тут же подбежали
люди с идущих сзади машин и, не обращая внимания на наши протесты, опрокинули
тяжелую трехтонку с тридцатиметровой высоты в воду. После этого мне и моему
товарищу, питерцу Сергею Шамбраеву, пришлось целую ночь ехать стоя на подножке
прицепленной к грузовику полевой кухни.
Днем 24 июня мы продолжали движение на восток. Этот вторник был фактически концом
9-й САД. Очевидцы говорили, что оставшиеся после воскресного побоища самолеты
перегнали на аэродром Волковыска. Не обеспеченные прикрытием с воздуха, они
были утром уничтожены немецкими пикировщиками.
Так, на второй или третий день войны среди отступающих частей распространилась якобы достоверная информация о том, что в Германии революция, а наши сбросили на Берлин воздушный десант из десяти тысяч человек. Многие из нас, воспитанных в тридцатые годы на вере в немецких рабочих, компартию Германии и товарища Тельмана, воспринимали это вполне серьезно. Но реальность была такова, что всем хотелось как можно быстрее пересечь нашу старую государственную границу 1939 года. Почему-то казалось, что за ней будет безопаснее, так как немцы не рискнут продвигаться дальше.
Старую границу наша группа машин пересекла, даже не заметив ее, и обойдя Минск,
направилась к Орше. На рассвете 25 июня мы увидели в низине затемненный город.
В это время послышался характерный для немецких самолетов завывающий звук моторов,
и бомбардировщики прямо над нами начали боевой заход. Через несколько мгновений
Орша запылала многочисленными пожарами. Автомашины остановились, не рискуя ехать
по горящим улицам. Неожиданно, когда уже почти рассвело, из придорожного леса
раздались винтовочные выстрелы. Чувствуя, что стреляют по нам, быстро выпрыгнули
из кузова и скатились в кювет. Переждав несколько минут, решили выяснить, кто
стреляет. Я и Сергей Шамбраев проползли по кювету и, сделав крюк по лощине,
вышли к тому месту, откуда раздавались выстрелы. Спиной к нам лежал человек
в милицейской форме с винтовкой и наганом. Быстро обезоружили его и пытались
допросить, но на вопросы он не отвечал. При обыске нашли у него гражданский
паспорт, выданный в Горьковской области. Являлся ли этот человек русским или
немцем, мы так и не установили. Без сомнения, это был вражеский агент, застигнутый
на месте преступления. Сдали его в комендатуру Орши, но, боюсь, в суматохе после
бомбежки там было не до него.
Из Орши наши машины направились в Брянск, но уже к середине июля перебазировались
в Новое Село, что семь километров севернее Вязьмы. Здесь был главный аэродром
Западного фронта весь период боев под Смоленском, вплоть до октября 1941 года.
3. АЭРОДРОМ НОВОЕ СЕЛО
В Новом Селе наша рота связи вошла в состав батальона аэродромного обслуживания.
Вскоре сюда прибыла авиационная дивизия с Дальнего Востока, в которой было всего
семь или девять истребителей И-16. Но эта воинская часть прошла бои на Халхин-Голе,
а ее летчики были профессионалы, закаленные в воздушных схватках с японцами.
Особенно запомнился один из них - немолодой, седовласый, с орденом Красного
Знамени на гимнастерке. Он первым подбил прямо над Новым Селом двухмоторный
бомбардировщик Ю-88, который был вынужден приземлиться в нескольких километрах
от нашего аэродрома. Экипаж самолета, четырех голубоглазых блондинов, мы взяли
в плен и привезли в штаб, где накормили обедом. Их раненый командир в чине майора
люфтвафе все просил показать летчика, который так умело действовал в воздухе.
Это были первые увиденные нами пленные немцы. Тогда еще присутствовала какая-то
уважительность к ним как представителям цивилизованного европейского народа.
Но пройдет немного времени, и вместо нее возникнет беспощадная ненависть.
Вскоре дальневосточники коллективно продемонстрировали свой высокий класс, хотя
летали на истребителях И-16, которые значительно уступали в скорости немецким
Ме-109. Солнечным утром я сидел у телефона в щели на краю летного поля, когда
внезапно появилась десятка Ме-109 и попыталась штурмовать стоящие на аэродроме
самолеты. Но не тут-то было. Несколько И-16 сумели взлететь и завязать воздушный
бой. Небо заполнилось ревом моторов и пушечно-пулеметными очередями. Вскоре
"мессерам" уже было не до штурмовки. Они заняли круговую оборону,
образовав кольцо, в котором каждый охранял хвост другого от атаковавших их со
всех сторон наших "ишаков". Не разрывая кольца, фашистские самолеты
стали уходить на запад. Потерь не было ни с той, ни с другой стороны, но тактическое
превосходство наших летчиков в этом бою не вызывало сомнения.
На всю жизнь запомнилось еще ряд эпизодов.
В течение всей ночи с 21 на 22 июля, когда я дежурил на коммутаторе, посты воздушного
наблюдения, оповещения и связи (ВНОС), расположенные западнее Вязьмы в Духовщине,
Ярцево, Сафоново и других населенных пунктах, передавали однотипные сообщения:
слышен шум моторов, высота такая-то, курс-восток. Вражеские бомбардировщики
шли небольшими группами на разных высотах с довольно значительной сдвижкой по
времени, но в одном направлении. Мелькнула мысль ѕ это на Москву. Утром радио
сообщило о первом налете фашистов на столицу СССР.
Удручающее впечатление осталось от публичного расстрела немолодого солдата,
ранившего себе руку, чтобы не попасть на передовую. Нас, как и военнослужащих
других частей, построили вокруг уже отрытой могилы. Несчастного застрелил из
нагана командир с двумя "кубиками" на петлицах.
Во время очередного обострения боев под Смоленском из подразделений, обслуживающих
аэродром Новое Село, был образован пехотный батальон, в который попали многие
мои сослуживцы. Меня в пехоту не отпустило начальство, так как я был старшим
на коммутаторе, обеспечивающем телефонную связь не только на аэродроме, но и
с постами ВНОС. Этот батальон был с ходу брошен в атаку и понес большие потери,
о чем сообщил один из вернувшихся к нам легкораненый. Погиб мой товарищ Фархад
Тагиев, сын министра в правительстве Азербайджанской ССР, получил тяжелое ранение
и остался инвалидом питерец Михаил Хованов. Вышел живым из того боя, но впоследствии
пропал без вести Толя Клочков, в прошлом студент одного из ленинградских вузов.
Многие тогда попали в плен и пробыли там до конца войны. Трагична судьба питерца
Д., сына профессора. В нашей роте Д. держался замкнуто и высокомерно, из-за
чего его недолюбливали. Попав в плен, как рассказывали сидевшие с ним в лагере,
он добровольно стал полицейским, выслуживался перед фашистами. После освобождения
лагеря нашими войсками был тут же повешен.
4. ОТ ВЯЗЬМЫ ДО МОСКВЫ
В конце сентября немцы прорвали фронт и начали быстро продвигаться к Вязьме.
Получив приказ, мы ночью с 3 на 4 октября покидали обжитой аэродром. Днем накануне
бомбардировщикам противника после нескольких попыток удалось поджечь элеватор
на железнодорожной станции Вязьма. Он пылал яркой, почти бездымной свечой, освещающей
в темноте осенней ночи окрестности на десятки километров вокруг. Неожиданным
источником света воспользовалась авиация немцев, беспрерывно обстреливая с бреющего
полета отступающие колонны. Передовые отряды фашистов уже вплотную подошли к
Вязьме, о чем свидетельствовали хорошо видные трассы снарядов танковых пушек.
Очень холодно, температура воздуха близка к нулю. Этой почти апокалипсической
картине соответствовало наше тревожно-подавленное настроение. Что ждет нас,
нашу страну?
На автомашинах мы добрались до Бородино, откуда наша рота связи пешком направилась
на юго-восток в сторону Верии. Цели похода никто из рядовых не знал, но судя
по тому, как часто менялось направление движения, командир роты, по-видимому,
искал штаб Западного фронта, не имея достоверных данных о его местопребывании.
Все десять дней похода питались в основном выкопанной тайком на огородах картошкой
и мерзлой капустой. Сельские жители в этих местах Подмосковья относились к отступающей
армии довольно неприветливо, редко кто-либо сам предлагал еду.
Так случилось, что я и мои сослуживцы, Николай Кубасов и питерец Георгий Богданов,
отстали от роты и, не зная куда идти, добрались до ближайшего города Наро-Фоминска.
В горвоенкомате нас направили в дорожный полк, в поисках которого мы вышли на
западную окраину Наро-Фоминска. Здесь увидели картину, которую трудно забыть.
Небольшими группам и поодиночке к городу беспрерывно подходили грязные, закопченные
у костров вооруженные люди. Это были остатки отступающих или вырвавшихся из
окружения в районе Вязьмы частей. Больше всего меня поразил сержант-артиллерист,
который подъехал на гусеничном тракторе, тянувшим тяжелую 152-миллиметровую
пушку. Приняв меня за какого-то начальника, он подошел и представился. Оказалось,
это все, что осталось от их артполка. Является загадкой, как ему и двум его
товарищам удалось по бездорожью и без горючего протащить почти 200 километров
такой груз.
Не найдя дорожного полка, мы на пригородном поезде доехали до Москвы, рассчитывая
там определить свое положение. Первым делом зашли в булочную, но там нам хлеба
не продали. Женщины из очереди, наверняка сами жившие впроголодь, стали наперебой
предлагать свои хлебные карточки, от которых мы, естественно, отказались.
Отец Коли Кубасова , военнослужащий, учился на курсах при Военно-инженерной
академии и имел небольшую комнату в центре города, куда мы и заявились. Утром
сосед по квартире, старик-еврей, беженец из Польши, сообщил, что Москва якобы
окружена и власти ее покидают. Мы это не восприняли всерьез и вышли в город,
чтобы приобрести еды. На улицах было полно людей, ощущалась какая-то непонятная
нам нервозная суета. На удивление в большом гастрономе, в отличие от вчерашнего
дня, все продавалось без карточек. Вернувшись с тремя потрошеными утками и плитками
шоколада, мы целый день отъедались. Вечером узнали от отца нашего товарища,
что в Москве введено осадное положение. Наутро пошли в комендатуру Москвы, располагавшуюся
тогда рядом с Кремлем в здании манежа. Сдав оружие и зарегистрировавшись, вскоре
уже шагали строем в команде таких же как мы по улицам столицы. Тротуары, трамваи
и троллейбусы были заполнены куда-то спешащими людьми с чемоданами и узлами.
На проезжей части - вереницы движущихся грузовиков, доверху наполненных тюками.
Пройдя через площадь у трех вокзалов, наша команда прибыла на сборный пункт,
помещающийся в огромном студенческом общежитии на Стромынке 32. Вечером уже
в составе другой команды мы стояли в ожидании поезда на платформе Ярославского
вокзала. Его так и не подали, и мы ночью вернулись на Стромынку. На следующий
вечер в паузе между налетами немецких бомбардировщиков уехали поездом с Рижского
вокзала в Дедовск, откуда пешком попали в запасной полк Западного фронта. Этот
полк представлял собой огражденную забором площадку на опушке сосновой рощи,
где в нескольких зданиях размещались тысячи рядовых, сержантов и старшин, отставших
от своих частей при отступлении или вышедших из многочисленных в то время окружений.
Сюда же направлялись выздоровевшие раненые из госпиталей. Из полка шло пополнение
частей действующей армии. Вавилонское столпотворение представителей всех родов
войск разных фронтов создавало благоприятную обстановку для интенсивного обмена
информацией и распространения слухов. Бесконечные разговоры о том кто, где и
как воевал, происходили в основном в долгих стояниях за едой. В шесть утра надо
было занимать очередь на завтрак, а позавтракав к одиннадцати, сразу же становиться
в очередь на обед. Ужина вообще не было. Плохо было тому, кто не имел своего
котелка, но его можно было заменить консервной банкой. В худшем положении оказывался
тот, кто потерял ложку, и ее нужно было каждый раз выпрашивать у товарищей.
Через несколько дней наша тройка попала в команду, направленную в Истру для
пополнения 518-го стрелкового полка 129-й стрелковой дивизии. При распределении
мои два приятеля получили должности по своей специальности связистов, а я из-за
отсутствия вакансии телефониста стал командиром стрелкового отделения.
5. ВОЛОКОЛАМСКОЕ ШОССЕ
В начале ноября наш 518 СП перебросили под Звенигород для строительства укреплений.
Рыть окопы, валить лес, сооружать долговременные земляные огневые точки на морозе,
хотя и небольшом, труд не легкий. От постоянного холода и недоедания на моей
пояснице образовались незаживающие часто лопающиеся чирьи. Но вскоре началось
последнее наступление немцев на Москву, и наши трудовые будни закончились. Днем
15 ноября все подразделения по боевой тревоге отозвали в Звенигород, раздали
неприкосновенный запас еды, пополнили боекомплект патронов и гранат. Вечером
того же дня полк выступил на Истру. Мороз ослабел, все двадцать километров грунтовой
дороги превратились в месиво. Утром пришли в Истру, уставшие до предела. После
нескольких часов отдыха на полу в залах тогда еще не разрушенного собора снова
марш уже по Волокаламскому шоссе на запад. Пройдя километров 25, глубокой ночью
добрались до покинутого жителями поселка Румянцево, в котором шоссе пересекала
железная дорога. Еще на подходе к поселку стали попадаться бредущие на восток
красноармейцы, говорившие, что впереди наших войск нет, а наступающий противник
находиться совсем близко. К несчастью, это оказалось правдой. Полк никого не
сменял, нами просто закрывали брешь в обороне. Под утро еще в темноте перед
построенными прямо на шоссе ротами командиры поставили задачу: перешедшие в
наступление немцы прорвали фронт и сейчас заняли деревню в двух километрах от
Румянцево, задача полка - овладеть ею и к вечеру выбить противника из крупного
населенного пункта Ново-Петровское, расположенного в четырех километрах далее
на запад. Сразу же после впечатляющего залпа тогда уже знаменитых "катюш",
сделанного откуда-то из тыла, мы начали выдвигаться на исходные позиции. Пробираясь
по поросшему лесом оврагу, рота вышла на опушку метрах в двухстах севернее Волоколамского
шоссе. На таком же расстоянии южнее шоссе и параллельно ему располагался ряд
деревенских домов, занятых немцами.
Перед нами стоял сильный и хорошо вооруженный противник, уже имеющий опыт ведения
современной войны. С чем его встречала наша пехота? Батальон, в котором я служил,
был полностью укомплектован по штатам военного времени разношерстным народом
и по тогдашним советским меркам неплохо вооружен. В моем отделении, как и в
других, у каждого из десяти бойцов имелись трехлинейная винтовка со штыком и
ручные гранаты, у одного - ручной пулемет Дегтярева. Но по оснащенности автоматическим
оружием мы не шли ни в какое сравнение с пехотой вермахта. Большинство солдат
в ней было вооружено пистолет-пулеметом (автоматом). В нашей роте автоматом
ППД владел только заместитель командира роты. Имевшиеся у некоторых самозарядные
(полуавтоматические) винтовки Токарева-СВТ - оказались малопригодными для окопных
условий: при попадании малейшей песчинки затвор не досылал патрон. Такие винтовки
при первой же возможности меняли на обычные трехлинейки. Всеобщее недоумение
вызывали полученные нами станковые пулеметы, хранившиеся на складе, наверное,
еще со времен русско-японской войны. Они были какой-то необычной конструкции,
на треногах, которые после первой же очереди расползались по мерзлой земле,
не позволяя вести прицельный огонь. Наши штатные пулеметы "Максим",
конструкция которых не менялась со времен гражданской войны, были намного тяжелее
и сложнее в обращении, чем немецкие пулеметы МГ. Для борьбы с танками у нас
имелись только противотанковые гранаты, которые из-за большого веса трудно было
бросить дальше 15-20 метров, да приданное роте со специально обученным расчетом
тогдашняя новинка - противотанковое ружье (ПТР).
Одеты мы были сравнительно неплохо для несильных ноябрьских морозов: телогрейка,
ватные брюки, шинель, шапка-ушанка, теплые перчатки. Кожаная обувь, правда,
промокала, что серьезно затрудняло окопную жизнь. Немецкие солдаты были фактически
в летнем обмундировании.
Вспоминая потом бои на Волоколамском шоссе, я удивлялся легкомысленности или,
вернее, военной неграмотности не только рядовых, но в особенности командиров.
Выйдя на исходную позицию и вступив в огневой контакт с противником, который
долго не реагировал на наши пулеметные очереди, рота ничего не сделала для собственной
защиты. Не были отрыты даже простые щели, не говоря уже о полнопрофильных окопах.
Расплата наступила при первом же минометном налете, который спровоцировал командир
нашего взвода. Мальчишка-лейтенант, только что из училища, загорелся желанием
испытать ПТР. Он приказал оружейному расчету открыть огонь по немецкому танку,
одиноко стоявшему на левом краю деревни в трехстах метрах от нас. Стрелявшие,
видимо, плохо знали тактико-технические свойства своего оружия - на таком расстоянии
пуля ПТР не могла пробить броню танка. Тем не менее после нескольких наших выстрелов
противник забеспокоился. Его минометчики быстро засекли цель и третьей миной
накрыли. Погибли сам лейтенант и два бойца расчета ПТР, тяжело ранен помкомвзвода
старший сержант - казах. В результате уже через два часа после выхода на исходную
позицию мне фактически пришлось исполнять обязанности командира взвода.
День 17 ноября закончился нашей попыткой взять лежавшую за шоссе деревушку.
Под вечер старшина привез термосы с едой и раздал полуторную порцию водки. Мы
сутки почти не ели, а четверть котелка жидкой баланды из горохового концентрата
- не закуска. В зимних сумерках охмелевшая рота поднялась и пошла в полный рост
в атаку. Стоял сплошной мат, ругался кто как мог. Недалеко от меня шагал спотыкаясь
с наганом в руке политрук роты, беспрерывно выкрикивавший "Вперед,....
вашу мать, на фашизм!" Цепь атакующих, более похожая на толпу, не ложась
пересекла шоссе и продолжала двигаться к занятой противником деревне. Многие
дома в ней горели, подожженные нашей артиллерией. Видно было, как немцы метались
между домами, слышались громкие команды на чужом языке. До деревни оставалось
совсем немного, когда стоявший на левом фланге танк (по нему днем стреляло наше
ПТР) открыл пулеметный огонь. Сноп трассирующих пуль ударил по цепи, красиво
рикошетируя от мерзлого грунта. Почти одновременно с правого фланга деревни
застрочили два пулемета, ведя самый страшный для атакующих огонь вдоль цепи.
Падали убитые и раненые. Наш хмель быстро испарился, цепь залегла. Мне повезло
- я свалился сверху на кого-то в одну из щелей, нарытых вблизи шоссе для укрытия
от самолетов. Через несколько минут стрельба прекратилась. Слышался лишь треск
горевших бревен, да раздавались стоны и негромкие призывы раненых о помощи.
Но ни санитаров, ни санинструкторов не было видно. Вскоре подполз связной и
передал приказ собраться всем у шоссе для подготовки новой атаки. Пробираясь
к указанному месту, я наткнулся на лежавшего в кювете убитого бойца. Расстегнул
ему телогрейку с намерением взять красноармейскую книжку, но в руках оказался
окровавленный гражданский паспорт. Несчастный был послан в бой прямо от заводского
станка или из аудитории московского вуза.
Остатки роты собрались в лощине, прикрытой от противника шоссейной насыпью.
Наш командир послал связного в тыл с просьбой об артиллерийской поддержке. Ее
выполнили, но как! Первый же залп накрыл не деревню с немцами, а нашу небольшую
группу, после чего атака была отменена, и мы вернулись на исходную позицию.
Здесь нас ждал старшина, однако не с горячим ужином, как мы надеялись, а всего
лишь с вещмешком кускового сахара . Раздав бойцам сахар, я увидел что от взвода
осталась ровно половина. Не вернулся и политрук роты, немолодой сугубо штатский
человек, в недавнем учитель из Белоруссии. В атакующей цепи он рисковал больше
любого из нас. У попавшего в плен рядового или командира оставалась какая-то
надежда выжить, комиссара-коммуниста, к тому же еврея, ожидал неминуемый расстрел.
На этом наши ночные злоключения не кончились. Глубокой ночью, когда я задремал
(больше чем на полчаса это не удавалось сделать - замерзали ноги), нас накрыл
залп на этот раз собственных тяжелых минометов. Снова появились убитые и раненые,
и нам пришлось отойти еще метров на триста в тыл.
Наконец, наступил рассвет после этой тяжелой, кровавой ночи. Рота вернулась
на старую позицию, откуда начинала атаку накануне вечером. В занятой противником
деревне было тихо, и мы приступили к тому, что надо было делать еще вчера -
зарываться в землю. Каждый готовил себе окоп сам. В большинстве это была простая
щель, которую можно быстро соорудить малой саперной лопаткой ( больших лопат
рота не имела). Начиная рыть со стороны оврага, мы были не видны противнику,
но и он исчезал из нашего поля зрения. Увлекшись работой, я поздно заметил,
как бойцы справа и слева один за другим стали убегать по оврагу. Оставшись в
одиночестве и еще не понимая, что происходит, я поднялся и увидел как в нашу
сторону, уже перевалив через шоссе, двигался вчера казавшийся неисправным танк,
который немцы, по-видимому, ночью отремонтировали. Рядом, развернувшись в цепь,
шло до взвода пехотинцев с автоматами. Бросился в глаза шагавший около танка
с пулеметом наперевес солдат, голова которого была замотана белым женским платком.
Атакующие не стреляли, видимо, ожидая, когда мы первыми откроем стрельбу и обнаружим
свои огневые точки. Присев в щель, я попытался подготовить к бою противотанковую
гранату, но запал не входил в забитое землей отверстие. Мне было стыдно убегать,
не сделав выстрела по фашистам. Отбросив бесполезную гранату, я поднялся и увидел
противника уже метрах в семидесяти. Стоя выстрелил в немца-пулеметчика, после
чего стал быстро уходить вниз по оврагу. Через пару минут догнал командира роты.
Оказалось, что я последним из роты покинул позицию. Немцы, увидев пустые окопы,
немного постреляв, вернулись в деревню. Вскоре и мы возвратились на прежнее
место. Этот неприглядный эпизод показал, что рота была не готова вести бой даже
с малочисленным противником. Бойцы просто не знали, что и как надо делать, а
командиры не давали нужных распоряжений.
На вторые сутки роту отвели от шоссе еще метров на двести, где мы более основательно
зарылись в землю. Противник больше не атаковал. По непонятным причинам его передовые
части, продолжая движение к Москве, обошли наш участок Волоколамского шоссе
южнее. Но легче нам не стало. Начались и почти не прекращались массированные
минометные обстрелы, от которых рота несла значительные потери. Появилось какое-то
притупление чувств, равнодушие к окружающим. Убитых никто не хоронил, и они
лежали в окопах вперемежку с живыми. Я снял с одного мертвеца телогрейку, которой
закутывал ночью ноги, что позволяло хоть как-то согреться и подремать. Горячей
пищи практически не привозили, кормили в основном квашеной капустой и сухарями.
За неделю такой жизни нас только раз ночью отвели на несколько часов в тыл,
накормили горячим ужином и дали поспать в теплой избе.
Утром 23 ноября во время завтрака меня ранило в правое плечо осколком мины,
задевшей стоявшую рядом с окопом сосну. В дом, где располагался медпункт, я
добрался сам, не выпуская из руки драгоценную ложку, и после перевязки стал
дожидаться отправки в тыл. Наступил вечер, а об эвакуации не было слышно. Пожилой
старшина-санинструктор сказал, что Румянцево, в двух километрах по шоссе восточнее,
занято немцами и как будто они уже в Истре. Он предложил всем, кто может передвигаться
самостоятельно, идти по лесу на север, где еще оставались наши войска. Так я
вместе с группой раненых попал в санчасть соседней дивизии, которая доставила
нас окружным путем в Москву.
|
|
Самое холодное время той необычно суровой зимы я пролежал в госпитале, размещавшемся
в одной из школ города Вязники. Здесь узнал о начавшемся 5 декабря нашем контрнаступлении
под Москвой. Незадолго до выписки из госпиталя в очередном номере газеты Западного
фронта обнаружил среди списка воинских частей, награжденных за оборону Москвы,
и мой 518 СП. К моему выздоровлению наступление уже завершилось, но его впечатляющие
результаты вскоре довелось увидеть своими глазами.
После госпиталя я попал в конную артиллерию 1-го Гвардейского кавалерийского
корпуса, стоявшего на формировке под Калугой вблизи железнодорожной станции
"Тихонова Пустынь". Наш артдивизион располагался в деревне недалеко
от Калужского шоссе, обочины которого на всем протяжении от Москвы были сплошь
завалены брошенными немецкими танками, машинами, пушками, повозками. Но самая
потрясающая картина открылась в конце марта, когда необычно высокие в ту зиму
снега растаяли. Оказалось, что сосновый лесок вблизи шоссе, в который мы ходили
на полевые занятия, заполнен не только немецким оружием и боеприпасами. Постепенно
из-под сугробов стали проступать трупы фашистских солдат без видимых признаков
насильственной смерти. Почти все они были в летних зеленых шинелях, без сапог,
снятых скорее всего местными жителями. Мертвые тела заполняли маломальские углубления,
ямки, ложбины. По-видимому, здесь в 40-градусные холода прошедшей зимы замерз
целый отряд оккупантов. Это зрелище невозможно забыть. Невольно вспоминалась
судьба армии Наполеона, отступавшей в этих местах в 1812 году.
В сражении под Москвой фашисты не просто потерпели поражение, а были разгромлены.
В блокаде и голоде выстоял Ленинград. Мы почувствовали, что эту войну уже не
проиграем, но для победы нужно научиться хорошо воевать. Схватка будет беспощадной,
замирение исключается.
|
|
|
|
|
|
